Аврелия

Она богатства не желала, ей нужно было лишь немного, чтобы помогать бедным христианам. Когда же она узнавала о нужде, посетившей кого-либо из ее братьев, она бежала к Флавии, Аврелии и даже великой весталке, чтобы и им, так сказать, доставить случай открыть сердца к подвигам истинной христианской добродетели. У нее, понятно, были и свои планы, но она о них молчала, а это верный и скорый путь к достижению того, чего желаешь.

Цецилия была христианкой, она видела любовь Олинфа, его заботливость и была вполне счастлива, а собственные ее заботы о ближнем заставляли ее гордиться общей к ней любовью, помимо ее воли вылившейся в форму прямого обожания. Все ее любили, уважали и в то же время чувствовали, что юная и неопытная Цецилия, лишь начинавшая жить сознательной жизнью, одна из тех женщин, которые готовы открыто исповедовать Христа и принять за Него мученический венец. Аврелия и весталка очень ее любили.

Метелл Целер по совету Вибия Криспа исчез из Рима и скрылся в довольно укромном убежище. Однако время от времени Корнелия получала от него успокоительные письма. Эти письма передавала ей Цецилия, а той приносил неизвестный посланец.

Надо признаться, что симпатии Метелла и весталки далеко не отличались той строгостью, которая обыкновенно создает прочное счастье, и не были чужды некоторой смелости и свободы. Чувства Корнелии в особенности были пылки и неудержимы, и она с нетерпением ждала лишь того момента, когда цепи упадут и разрушится преграда, доставлявшая ей столько отчаяния… Но впереди еще целый год мучений, а там… И тут у весталки замирало сердце, когда она рисовала себе картины будущего…

А Метелл? Мог ли этот двадцативосьмилетний юноша мечтать о девушке, на которую годы и разные огорчения уже наложили свою незлобивую руку? Было над чем и задуматься… Весталка могла стать свободной не раньше тридцати шести лет. В ней уже не было бы той юности, о которой мог мечтать Метелл, да притом же такой брак считался несчастливым. Могла ли она внушить ему такую любовь, которая заставила бы умолкнуть все эти соображения?

Что сталось со сборщиком податей? Цецилий, живя спокойно с дочерью и взирая с некоторой гордостью на зятя своего Олинфа, переменил свое мнение о христианах, которых раньше он преследовал с таким ожесточением. Как и прежде, его и теперь часто видели в христианском квартале у Капенских ворот, но его посещения никому уже не причиняли обид; по слухам, он и сам принял крещение.

Гургес тоже изменился. Он уже не простой могильщик, а нечто высшее, так как получил с помощью отца особенно почетный (для могильщика) жезл Либитина и сделался уже теперь одним из привилегированных обитателей окрестностей большого цирка. О женитьбе он уже перестал думать. При напоминании о Цецилии он обыкновенно отвечал: «Успеем пожениться, подождем, пока боги укажут мне другую Цецилию». Он остался все тем же ярым поклонником своей покровительницы Венеры Либитинской, что, однако, не мешало ему посещать дом Олинфа и Цецилии, которые не могли не питать к нему чувств признательности и благодарности. А Гургес, как большой философ в этом отношении, рассуждал, что все религии хороши сами по себе, лишь бы его считали честным и порядочным человеком: хотя, мол, я и нехристианин, но в то же время и я служу Богу.

Главное действующее лицо всей этой драмы, Марк Регул, как бы сошел со сцены и жил в тиши своего великолепного дворца. Поговаривали, будто он перестал даже и думать о весталке или христианах и хочет, чтобы о нем забыли. А ведь это были два грандиознейших дела, которыми он заправлял со всей присущей ему жестокостью и последовательностью. Причины подобного притворства Регула объяснятся после, но на главную из них ввиду тайной связи ее с предшествовавшими событиями нельзя не указать сейчас же.

Известное читателю освобождение Цецилии и смерть Парменона, в котором Метелл Целер признал Федрию, убийцу своего отца, расстроили все планы Регула: Цецилия ускользнула — и вся надежда проникнуть в тайны христианства и найти главных руководителей этой интересовавшей его «секты» была утеряна; Парменон был убит — и Регул лишился драгоценнейшего человека, который помогал ему в исполнении дальнейших деталей его замыслов, деталей мелких, но для великих планов его имевших громадное значение. Тут сыщик чувствовал себя совсем уже сбитым с толку этими неожиданными и необыкновенными препятствиями.

Метелл Целер вполне ясно сознавал, что в этом темном деле, каково было убийство его отца и разрушение дома Веспасиана и Тита, Федрия был лишь гнусным исполнителем чужих велений, что приказание исходило от цезаря, но что составление плана — дело рук Регула.