Аврелия

Короче говоря, оба они — и Регул и Парменон — могли друг друга погубить, когда хотели, оба ждали лишь удобного момента, чтобы избавиться от этой гнетущей обоюдной зависимости. Но для первого при желании достаточно было бы одного движения руки, а у второго была лишь смутная надежда. В этом лишь была и разница. Судьбе же угодно было распорядиться этим иначе.

Когда было задумано преследование христиан, предатель Марк Регул приобщил к этому делу и Парменона, сделав это без всяких затруднений и, как мы видели, не без успеха. Парменон, как торговец рабами, пришелся очень кстати в этом деле с бедной Цецилией, и не его вина, если Цецилию освободили, если она ускользнула от Регула.

К тому же бывший раб и сам был чудным сыщиком, может быть и по природе, а Марку Регулу подобные качества помощников были всегда на руку: он был бы не один. Но вот Федрию признал его бывший господин и ударом меча убил его на месте.

У Марка зарождаются весьма характерные в таких случаях мысли: он и рад, что судьба послала ему избавителя от этого гнусного раба, который постоянно заставлял его дрожать за собственную жизнь и в лучшем случае мог бы сыграть с ним злую шутку; но он и опечален, он еще сильнее злобствует против Метелла Целера, который так счастливо и без всяких со своей стороны усилий увернулся от него и тем лишил его крупной добычи, которая могла бы удовлетворить и честолюбию его, и жадности.

Происшествие это наделало в Риме порядочно шуму. Метелл Целер особенно помог этому, так как его разоблачения об участии Регула в преступлениях приобрели такую веру и прочность, что многие были уже достаточно знакомы с истинной подоплекой и обстановкой последних покушений. В результате Регул не знал, как избавиться от опасных и вредных для его репутации слухов, тем более что число лиц, ему враждебных, росло с каждым днем…

А тут как на грех и император вернулся в Рим, вернулся победителем, счастливо окончив дакийскую войну.

Цезарь вдруг переменил свою обычную тактику. С тех пор как он стал жить в столице, он как будто укротил свой гнев, перестал творить бесчинства и не ужасал уже более Рима теми жестокостями, которые раньше были здесь обычным явлением. Ко всеобщему удивлению, им не было пролито ни единой капли крови.

Этим он произвел целый переворот в мыслях и ожиданиях народа. Поведение цезаря и ужасало всех своей новизной, и в то же время радовало народ, жаждавший спокойной и счастливой жизни. Объясняли эту перемену различно. Домициан мог и отказаться от исполнения тех двух величайших в его жизни предприятий, которыми раньше занимался с таким усердием, наводя страх на окружавших; может быть, христиане перестали казаться ему столь опасными и ненавистными, и он перестал их бояться и теснить; точно также, может быть, он уже не бредил более своим Божественным происхождением и в наказании великой весталки не видел уже средства, которым думал возвеличить себя в глазах народа и как цезаря, и как верховного жреца. Где правда? Она была далеко от этих предположений. Император не изменился. Ненависть его к христианам, которые, как он думал, угрожали его могуществу, была прежняя, а желание добраться наконец до весталки Корнелии и покончить с ней было еще сильнее, чем когда-либо.

Домициан не изменился, а попросту выжидал…

Регул был тайным агентом Домициана и тотчас по приезде императора в Рим имел с ним продолжительную беседу. Сыщик сообщил цезарю о положении дел все самые подробные сведения, которые успел собрать за время его отсутствия. Отпустив от себя своего достойного сообщника, цезарь гадко и подозрительно улыбнулся… Он наслаждался и самим собой, и собеседником, видел, что все идет по плану, и от удовольствия потирал руки.

Как это было далеко от всех надежд наивного народа, предполагавшего в императоре столь странную перемену к лучшему! Чувствовалось, что буря крепнет, что скоро она начнет гнуть деревья к земле… Горизонт начинали заволакивать тучи, а скоро блеснула молния и грянул гром…

II. Галерея из прозрачного камня

Ожидая прихода Регула, Домициан прошел из галереи в сад и приказал принести туда лук и стрелы.

— Гирзут, Гирзут! — стал он громко кого-то звать.

На этот крик предстал пред цезарем юноша, появившись из тени кипариса подобно чародею. На вид ему можно было дать гораздо менее шестнадцати — восемнадцати лет; он выглядел почти ребенком; но он был угрюм, задумчив, как человек, много уже испытавший на своем веку.

— Гирзут! — обратился к нему Домициан. — Мне хочется развлечься немного. Хочу пострелять, а ты будешь моей целью.

— Неужели мало того, что ты мне сделал? — ответил ему Гирзут. — Неужели надо еще терзать меня?

Он не считал нужным скрывать свое неудовольствие и говорил с императором таким тоном, с которым, пожалуй, не решился бы никто другой.

— Стоит тебе думать о каких-то царапинах! — заметил ему Домициан.

— Хороша царапина! — пробормотал Гирзут с довольно-таки откровенной и злой усмешкой, взглядом указывая на свою руку.