Австрийский моряк

Странно было сидеть вот так в одиночестве под неярким, белым светом электрических ламп, после того как привык видеть тесные помещения субмарины набитыми народом, а на заднем плане слышать постоянно гул моторов, журчание воды и шипение сжатого воздуха. Теперь здесь присутствует только капитан, и капитан, возможно, покойный… Нет, лучше не думать о плохом. Я посмотрел на стрелку глубиномера и сверился с наручными часами. Десять метров, пятнадцать. По мере увеличения давления воды корпус начал немного постанывать и поскрипывать. Единственным другим звуком являлось тихое жужжание электрической помпы, откачивающей из льяла неизбежно просачивающуюся воду. Тридцать метров. Стоны превратились в потрескивания, похожие на щелчки в старческих суставах. Тридцать пять метров, тридцать семь. Резкий звук, похожий на пистолетный выстрел. Я зажмурил глаза и затаил дыхание, но больше ничего не случилось. До дна уже недалеко. Так или иначе, но скоро я его достигну. Сорок метров. Тут пять или шесть облицовочных панелей отрываются с треском от деревянного каркаса и грохаются на покрытую линолеумом палубу. Корпус деформировался под действием давления. Снова скрипы и щелчки, потом благословенная тишина. Стрелка глубиномера застывает на сорока пяти метрах. Вот и наступает момент истины, думаю — сейчас натяжение канатной стропы исчезнет, а у меня сложилось недоброе предчувствие, что именно оно, подобно тетиве лука, создавало жесткость и препятствовало корпусу сложиться. Тревога оказалась напрасной: лодка издала унылый, скрежещущий визг и легла на грунт с пятиградусным креном на правый борт. Итак, сделано. Мне остается только переждать положенные десять минут, а потом меня вытащат. Я сидел в кресле, слегка дрожа. Меня так и подмывало закурить сигару, но курение на борту снабженных бензиновыми моторами лодок строго не рекомендовалось, поэтому я поборол искушение. Ладно, думаю, мы покажем этому сборищу старых баб, что нечего тут… Тут раздается громкое «вуф!», и в носовой части забивает сильная струя. Я бегу вперед в шипящий шторм и вижу, что трубчатое соединение между двумя компенсаторными цистернами торпедных аппаратов не выдержало давления. Тонкая, с карандаш, струя воды устремлялась вверх с такой силой, что в выкрашенной белой краской переборке образовалось, как потом выяснилось, голое пятно. Не подумав, я попытался заткнуть дыру рукой, и с воплем отдернул ладонь, кости которой едва не переломало. После недолгого размышления я обнаружил вентиль, перекрывающий эту секцию трубы. Струя воды ослабела до ручейка, потом иссякла. Я побрел на центральный пост, насквозь мокрый и трясущийся, но в остальном целый и невредимый. Вернувшись на пост, я протер глаза от соленой морской воды и ощутил легкое колыхание палубы под ногами. Я посмотрел на часы. Слава Богу, десять минут прошли, и меня поднимают наверх. Последовательность стонов и щелчков повторилась, на этот раз в обратном порядке, по мере того как корпус снова ощутил натяжение. На этот раз стрелка глубиномера перемещалась быстрее, и постепенно вода за толстым стеклом крошечных иллюминаторов в рулевой рубке начала светлеть. Вскоре мы вынырнули на поверхность. Я расчесал пятерней волосы и поправил галстук — внешний вид, мне подумалось, имеет большое значение в данных обстоятельствах — и поднялся по трапу, чтобы отдраить люк рубки. Одновременно с солнечным светом и свежим воздухом меня встретило могучее «ура!» — не предписанное строевым уставом приветствие, которым встречают день рождения эрцгерцога, но спонтанный и удивительно трогательный вопль облегчения, вырывавшийся у восемнадцати человек, стоявших, как мне позже рассказывали, в мертвой тишине у лееров минут двадцать. Они не отрывали глаз от воды в ожидании увидеть воздушный пузырь, знаменующий конец карьеры многообещающего молодого офицера. Однако вот он я, как ни в чем не бывало! Стоило взбежать по сходне на борт «Геркулеса», как меня, вопреки порядку и дисциплине, окружила толпа. Каждый норовил похлопать по плечу или пожать руку.

— Ну вот, — говорю я, собрав весь свой апломб. — Ни один австрийский офицер не должен требовать от подчиненных того, чего не в силах выполнить сам. Как я и утверждал, все в порядке, поэтому надеюсь, впредь вы окажете честь доверять мне.

Вместо того, чтобы ворчать и выговаривать друг другу, мы все смеялись тем утром, и с того дня до самого конца войны не было ничего, на что мы не отважились бы вместе.

Вскоре после трогательной сценки, которую я только что описал, Бела Месарош отвел меня в сторону.

— Герр коммандант, разрешите обратиться?

— Обращайтесь, Месарош. В чем дело?

— Это ваше демонстрационное погружение… Вы не были на сорока пяти метрах.

— Но как же, глубиномер указывал…

— Шкала глубиномера обрывается на сорока пяти метрах. Я потом сверился с оператором лебедки. Тот вытравил пятьдесят два метра троса.

— Но как же показания лота?

— Морское дно тут неровное, имеется множество возвышенностей и впадин. К тому же, «Геркулес» с переменой ветра развернулся на якоре.

У меня челюсть отпала на грудь.