Австрийский моряк

Навигация на U-8 тоже оставляла желать лучшего. Впрочем, «навигация» слово слишком громкое для метода, которым мы перемещали нашу лодку из одного пункта в другой, будь то над или под поверхностью моря. Помимо секстанта единственным навигационным прибором на борту был магнитный компас. Предоставляю вам самим вообразить, как работал магнитный компас внутри стального корпуса, начиненного электрическими кабелями и имеющими мощное поле электромоторами. Двадцати, а то и тридцатиградусное отклонение от линии магнитного севера никого не удивляло. Нам воистину повезло, что U-8 оперировала по большей части в родных водах, прекрасно известных мне и старшему офицеру по годам рутинной службы на миноносцах. А если нашего знания местных ориентиров не хватало, мы всегда могли положиться на опыт далматинских моряков. Среди членов экипажа обязательно находился способный опознать тот или иной остров — на деле, на нем обычно обитала какая-нибудь тетя или двоюродная сестра. Ну и конечно, если ни один способ не срабатывал, мы всегда могли окликнуть рыбачью лодку и спросить дорогу.

Но самой большой бедой U-8 были двигатели надводного хода. Если точнее, не сами двигатели — хотя, Бог свидетель, хлопот они доставляли немало, — а бензин, на котором они работали. Пары бензина стали неотъемлемой частью нашей жизни. Они впитывались в одежду, волосы и кожу, постепенно, как казалось, просачиваясь в каждую клеточку наших тел. При всем старании нам так и не удалось сделать топливопроводы и карбюраторы абсолютно герметичными, а хватало ничтожной утечки, чтобы насытить парами и без того душную и смрадную атмосферу внутри лодки, вызывая в высшей степени неприятные и непредсказуемые последствия. Опасность не ограничивалась риском пожара или взрыва — существовала зловещая угроза отравления парами бензина, бенциншваммер. Она подкрадывалась исподволь, и в один прекрасный миг половина моряков засыпала прямо на постах, а вторая половина начинала нести безумный бред.

Проблема заключалась не только в незаметном наступлении отравления, но и в широком разнообразии симптомов и в том, что каждый страдал от него по-своему. У меня, помнится, оно обычно начиналось со сладковатого привкуса во рту, за которым быстро следовала сонливость, затем приходила ноющая головная боль, появлялось желание пойти и повеситься на ближайшем крюке для койки. У других имело место внезапное головокружение или дикое, истеричное возбуждение, сопровождающееся быстрым сердцебиением, блеском в глазах и учащенным дыханием. В крайней форме опьянение заявляло о себе в виде белой горячки, единственным средством от которой было тут же всплывать на поверхность, вытаскивать пострадавших за руки и за ноги на палубу и оставлять на свежем воздухе. Пациенты тем временем несли несусветную чушь: параграфы из академических учебников перемежались с отрывками из оперетт и чтением молитвенных часов. Однажды утром, близ итальянского побережья к югу от Пескары, сильное отравление парами бензина вынудило нас всплыть на поверхность прямо средь бела дня, почти под килем у маленькой итальянской торговой шхуны. Ее экипаж перепугался до смерти и сдался сразу — очень удачно, поскольку к этому моменту только трое из нас могли стоять на ногах. Мы отбуксировали шхуну к Лиссе в качестве приза, и я никогда не забуду удивление на лицах итальянцев, с которым они смотрели на одиннадцать человек, лежащих вповалку на палубе, разговаривающих сами с собой и беспомощных как цыплята.

Единственным из нас, кто проявлял устойчивость к отравлению парами бензина, был фрегаттенлейтенант Месарош. Он, как правило, последний лишался чувств, и приписывал этот относительный иммунитет привычке делать перед погружением добрый глоток из своей фляжки. Впервые наблюдая сей ритуал, я не был обрадован, потому как считал погружение на U-8 достаточно рискованным и без наличия на борту старшего офицера «под градусом». Месарош заверил меня, однако, что во фляжке всего лишь специальный бензиновый антидот: а именно настойка из красного перца на бараке — крепчайшем венгерском бренди из абрикосов. Я сделал один глоток — эксперимента ради — и тожественно поклялся — когда снова смог дышать, — что никакие силы в мире не заставят меня сделать второй. После этого я разрешил ему пользоваться этим самодельным профилактическим средством, понимая, что никто не станет принимать это жуткое пойло иначе как из медицинских соображений.