Автобиографические записки.Том 3

При окончании разговора, который продолжался около часа, он мне сказал, что придает большое значение науке, ученым, которые участвуют в росте страны. И между прочим, спросил меня, получил ли что-нибудь Сергей Васильевич за свое изобретение. «Нет, — ответила я, — он ничего не получал. Ни он, ни его сотрудники». Сергей Миронович спросил меня: «Как же это так вышло?»

Тогда я рассказала ему, что Сергей Васильевич еще в 1929 году заключил договор с Резинотрестом о получении за свое изобретение им и его сотрудниками известного процента с производства, и до сих пор, до 1934 года, не предпринял ничего для осуществления этого договора. И только за несколько месяцев до смерти, по предложению своего ближайшего начальника, он договорился на единовременную сумму в миллион рублей для себя и для своих сотрудников, совсем отказываясь получать ежегодный доход с производства, так как получалась очень большая сумма. Причем свою долю, как он мне не раз говорил, Сергей Васильевич хотел отдать на оборудование своей будущей лаборатории в Академии наук. Тогда я прочла Сергею Мироновичу письмо, мною написанное и приготовленное к отсылке в Москву ближайшему начальнику Сергея Васильевича. В этом письме я писала, что, являясь законной наследницей имущества и прав Сергея Васильевича и зная его желание, я отказываюсь от этих денег в пользу постройки химической лаборатории имени Сергея Васильевича Лебедева, в которой продолжались бы работы по намеченному им плану. На это Сергей Миронович спросил меня, окончательно ли я это решила. «Да», — ответила я. Тогда Сергей Миронович, взяв мое письмо, предложил мне сам передать его по назначению.

При этом Сергей Миронович рассказал, как он ценил и как верил Сергею Васильевичу и его объективности и что он не ошибся в нем. Он вспомнил, как однажды пришли к нему химики и сообщили, что ими получен каучук нового, ранее не известного состава. Сергей Миронович предложил организовать комиссию для оценки и рассмотрения его качества и пригласить в эту комиссию Лебедева. Ему ответили: «Да зачем Лебедева! У него свой каучук, он наш захает». Но Сергей Миронович настоял на своем. И что же? Сергей Васильевич был в комиссии и высказал такое мнение: каучук хорош и в некоторых своих особенностях лучше изобретенного им. И чем больше будет разных каучуков, тем лучше будет для государства. Сергей Миронович Киров оказался прав, веря объективности и справедливости Сергея Васильевича.

Через несколько времени началась постройка лаборатории высокомолекулярных соединений имени Сергея Васильевича Лебедева.

* * *

Первая книжка моих «Автобиографических записок» появилась в свет после смерти Сергея Васильевича. Он ее не дождался. Видимо, она многим понравилась, так как со всех сторон я слышала пожелания о написании второго тома «Записок». Но я знала, что это не скоро будет. Смерть моего мужа совершенно пришибла мои творческие силы. Только через одиннадцать лет вышел второй том моих «Записок».

* * *

В последние годы, когда я встречалась с Исааком Израилевичем Бродским, он каждый раз просил меня согласиться преподавать в Академии художеств. Я все отказывалась. Но в 1934 году И.И. Бродский, убеждая меня, говорил, что общение с молодежью даст мне внутреннюю бодрость и выведет меня из моей апатии. Я дала согласие[154].

Руководителем мастерской будет Е.Е. Лансере, намеревавшийся два раза в месяц приезжать из Москвы, а я буду его заместителем.

Я шла в академию с открытой душой, доверяя молодежи, как в прежнее время, хотя сознавала, что опыта как преподавателя у меня мало (я только три с половиной года была профессором в Высшем фототехническом институте, с 1918-го по 1922 год), но при доброй воле и внимании я смогу принести пользу молодежи.

Но как я ошиблась! Среди многих трудностей, которые я там встретила, самой тяжелой оказалось недоверие учеников к тем указаниям и советам, которые им давал преподаватель. Сначала студенты на меня производили впечатление каких-то «порченых». Они и сами мне признавались, что не верят моим указаниям, так как у них много было преподавателей с такими противоречивыми требованиями, что они совершенно изверились в ком-либо.

Когда они об этом рассказывали, мне их было жаль от души, так как чувствовалось, что они совершенно сбиты с толку и не знают, за кем идти. Но факт остается фактом — студенты первые месяцы мне не доверяли.

Их никак нельзя было приучить смотреть на натуру просто реально, изображать правдиво то, что видит глаз, не мудрствуя, не следуя каким-то неясным заумным теориям, а выбирая в натуре и подчеркивая существенное, опускать излишние подробности и случайные мелочи. Им казалось это слишком просто и легко, и они не понимали, что простота-то и есть самое трудное.

Иногда студент живую модель изображал зелеными красками, и, когда я ему говорила: «Почему вы не передаете ее такой, какая она есть?», он отвечал: «Я так вижу». Что скажешь против этого? Но это была неправда, так как рядом с натурщицей он верно по тонам передавал фон и другие предметы.