Автобиография

На мутной волне становления этой буржуазной лженауки тысячи еврейских лишенцев пронырливо кинулись использовать хрущевскую эру - и среди них я, толкаясь и глазея, куда-то вбежала и за что-то зацепилась. Поза была не из самых приличных. Когда поток схлынул, мы остались лжеучеными, нахальными и необразованными, с неожиданной свободой действий - никто не знал, с чем эту кибернетику едят и можно было замазать любые административные очи. Институт наш был старый академический паучник, размещавшийся в облезлом клоповничке на Комсомольской, где большие пауки сидели по углам и вели феодальную рознь, а маленькие водили хороводы. Меня никто не трогал, а у меня своих дел было по горло: я прицепляла к кибернетике биологию. Выяснилось, что голую нельзя, а только закутанную в математические пелена - желательно из модерной грубой дерюги, вроде теории автоматов, но годились и классические непрерывные ткани, лишь бы были. Я начала эти матерьялы развертывать и изучать, и тут обнаружилось жуткое дело и оправдались худшие мои опасения: я была абсолютно дефективна во всем, что касалось математики.

С какой-то крестьянской подозрительностью я щупала каждое определение в учебниках, ничему не верила и думала: "ну, это мы еще посмотрим". Смотреть было нечего .- я не понимала ни одной страницы и ни одного рассуждения. Я пробовала ездить на лекции в Университет, но это было как принудительное кормление через кишку. Хуже всего, что я никак не могла примириться со своим идиотизмом и тупо билась головой о математическую стену, прибегая к биологии только за утешением. Так длилось четыре года - и чтобы не выгнали, мне то и дело приходилось изворачиваться, замазывать эти самые очи и кропать мерзейшие статейки, от которых меня тошнило. Если бы в тот момент меня пришибло кирпичом, такую л окает ую тварь следовало бы выставить на булавке в музее науки и водить экскурсии детей, приговаривая: "вот, дети, не торгуйте наукой, а то станете такими". Я была себе противна до чрезвычайности.

Все-таки я несколько поправила личные дела - перелицевала пальто и переехала из коммунальной квартиры с топорами на станцию Чухлинка, по Курской железной дороге, по которой проезжал Веничка Ерофеев. По обе стороны нашей улицы циррозными очередями стояли его симпатичные собратья но в нашем дворике, где я снимала комнату, цвел яблоневый сад и он меня натолкнул на лирическое переживание: совершенно неожиданно я села и левой ногой накатала пьесу. Действие ее начиналось в том же саду, в чеховском стиле, любовью и растянутыми монологами - но потом молодые герои, видимо, под влиянием стоящих рядом очередей, начали лаяться из-за денег и я, с удивлением записывая их безобразные скандалы, почувствовала, что занимаюсь реализмом. Ногопись эту я потом выбросила - но у меня осталось приятное впечатление, что если станет совсем плохо, можно пописать и пройдет.

Кроме того, я вышла замуж, если это можно назвать таким словом. Так как я очень боялась совершить ошибку моей героини из "Витьки-Пальмы", то таких мальчиков р гнала в шею, не обращая внимания на национальность, и мой брак был полной противоположностью: мы жили с мужем врозь, виделись редко и главное удовольствие находили в научных разговорах. Постепенно к ним и свелось дело - но в те времена мой муж был единственным, кто в меня почему-то верил и как гипнотизировал: "ты можешь". У него самого профессиональная машинка работала безошибочно - хотя в жизни он мог пороть чепуху - поэтому я ему верила и он был моей единственной опорой. Способ работы мужа казался мне блаженным: полежит-полежит с идиотским видом на диване, потом встанет и говорит, что придумал. Я чувствовала, что в таком способе что-то "есть", и человечество делила на два класса: маленький, у которого "есть", и большой, у которого "нет". Сама я очевидно попадала к массам - хотя иногда мне приходили в голову идеи. Они являлись внезапно, столбами в чистом поле, и я с изумлением на них взирала: они были слишком крупные и глобальные, как от психованного мужчины, и я не знала, что с ними делать. Я чувствовала, что должен быть какой-то способ получения мелких идей, вроде размена денег, но терялась в догадках, в чем он может заключаться. Частично мои столбы явились реакцией на трепологические статьи американского конгресса лжеученых "Принципы самоорганизации", которые я переводила, зарабатывая деньги на кооперативную квартиру в конце Ленинского. Моя мама восприняла квартиру как сигнал к размножению и неоднократно меня к нему понукала. Но я ребенка боялась и говорила, что он меня ликвидирует, как класс.