Автобиография

Мы благоразумные овцы, мы ждем, куда двинется гурт, после чего идем вместе с ним. У нас есть два мнения: одно частное, которое мы боимся высказывать, и другое – то, которое мы пускаем в ход, которое силой заставляем себя надевать, дабы угодить миссис Гранди, пока привычка не заставит почувствовать себя в нем комфортно, а обычай его защищать вскоре с неизбежностью не вынудит нас любить это мнение, почитать его и забыть, каким жалким способом мы к нему пришли. Взгляните, как это бывает в политике. Посмотрите на кандидатов, к которым мы испытываем отвращение в один год и против которых боимся проголосовать на следующий; которых мы поливаем невообразимой грязью в один год и перед которыми падаем ниц на следующий – и продолжаем делать это потом, пока привычное закрывание глаз на прошлогодние очевидности не приведет нас через некоторое время к искренней и глупой вере в иллюзии года нынешнего[118]. Посмотрите на партийную тиранию – на то, что называется преданностью партии, партийной лояльностью, – на ловушку, которая была изобретена хитрыми людьми в своих корыстных целях и которая превращает избирателей в крепостных, рабов, кроликов. И все это время, вслед за своими хозяевами, они кричат чушь о свободе, независимости, свободе убеждений, свободе слова, искренне не сознавая в этом фантастического противоречия и забывая либо игнорируя то, что их отцы и их церкви изрыгали те же самые богохульства поколением ранее, когда закрывали двери перед преследуемым рабом, побивая горстку его защитников библейскими текстами и полицейскими дубинками, и, проглотив обиду, лизали туфли его южного хозяина.

Если мы действительно хотим понять, что представляет собой род людской по своей сути, нам нужно только понаблюдать за ним во время выборов. Один хартфордский священник встретил меня на улице и заговорил о новом кандидате, причем обличал претендента в сильных, искренних выражениях – в выражениях, которые звучали живительно благодаря своей независимости и мужественности[119]. Он сказал: «Мне, быть может, следовало бы гордиться, поскольку этот кандидат – мой родственник, я же, напротив, унижен и испытываю отвращение, потому что хорошо его знаю, знаю близко и знаю, что он беспринципный, неразборчивый в средствах негодяй и всегда был таким». Вам надо было видеть, как этот священник председательствовал на политическом собрании всего сорок дней спустя и как убеждал, побуждал и захлебывался от восторга, выступая в защиту того же самого кандидата, – и вам надо было слышать, как он живописал его характер. Вам бы показалось, что он описывает Сида[120], отца Дамиана[121], сэра Галахада[122] и Баярда[123], рыцаря без страха и упрека, слившихся в одном лице. Был ли он искренен? Да – к тому времени. В этом-то и заключается весь пафос. Это показывает, какими ничтожными усилиями человек может приучить себя ко лжи и научиться в нее верить, когда подмечает, по общей тенденции, что так поступать сейчас популярно. Верит ли он до сих пор в свою ложь? О, вероятно, нет, ведь в дальнейшем из нее невозможно извлечь никакой выгоды. Это был всего лишь преходящий эпизод, он уделил ему причитающуюся дань и затем поспешил обратно, к серьезному делу своей жизни.

А как жалка ложь, которая учит, что независимость действий и мнений в людях вознаграждается, вызывает восхищение, уважается, окупается. Когда человек вдруг покидает политическую партию, к нему относятся так, словно эта партия им владела – как если бы он был ее холопом, какими большинство партийцев откровенно и являются, – и украл сам себя, сбежал с тем, что ему не принадлежит. И на него клевещут, его осмеивают, презирают, подвергают общественному поношению и ненависти. Совершается безжалостное политическое убийство его природы и характера, и никаких, даже самых низких, средств не жалеют, дабы нанести урон его имуществу и его бизнесу.

Проповедник, который голосует на выборах по совести, рискует умереть с голоду. И поделом ему, ибо он проповедовал ложь: что люди уважают и почитают независимость мысли и действия.

Мистер Бичер может быть обвинен в преступлении, и все его приверженцы поднимутся, как один, и будут поддерживать его до победного конца. Но кто пал столь низко, чтобы поддерживать его, когда он обвинен в том, что голосует по совести? Возьмите обвиненного в этом редактора… возьмите… возьмите кого угодно.

Вся болтовня насчет терпимости к чему-либо или где-либо – это просто сладкая ложь. Такого попросту не существует. Терпимости нет ни в одном человеческом сердце. Но по замшелой унаследованной привычке она бессвязно и бессовестно изливается из всех уст. Нетерпимость же означает: себе – все, другим – ничего. Движущая сила человеческой натуры – эгоизм.