Автоквирография

Интересно, а Себастьян апдейтил свою эмодзи-клаву? Как он относится к добавлению столь грубого эмодзи себе на телефон? Он хоть заметил его появление? А использовать собирается?

Все, абсолютно все сводится к Себастьяну.

Мама на пробежке, папа в больнице, Хейли слоняется по дому и ноет, что в субботу утром стиркой уже никто не занимается.

Я напоминаю, что руки у нее, слава богу, не переломаны.

Бам – Хейли кулаком тычет мне в бок. Я беру ее в захват, Хейли визжит, как недорезанный поросенок, пытается расцарапать мне лицо и орет: «Я тебя ненавижу!» – так, что стены дрожат.

В дверь звонят.

– Круто, утырок! – цедит Хейли, отпихивая меня. – Соседи копов вызвали.

Дверь я распахиваю с самой очаровательной из своих улыбок, мол, это все она.

Планета перестает вращаться.

Я неправильно понимал значение слова «огорошенный», пока год назад не справился в словаре. Я думал, раз горох мелкий, оно значит «слегка удивленный». На самом деле оно ближе к «ошеломленный» и «потрясенный» – именно такой вид у Себастьяна, стоящего на пороге моего дома.

– Какого че… – Моя удивленная улыбка растягивается с востока на запад.

– Привет! – Себастьян поднимает руку, чтобы почесать в затылке. Под гладкой, загорелой кожей бугрится бицепс, и я таю.

– Извини. – Я отступаю на шаг назад и жестом приглашаю его войти. – Считай, ты застал убийцу за его кровавым ремеслом.

Себастьян смеется и переступает порог.

– Я собирался сказать… – Он смотрит мне через плечо и улыбается. Могу только предполагать, что там стоит Хейли и буравит мне спину смертоносным взглядом. – Привет, Хейли!

– Привет! Ты кто такой?

Размазать бы ее по стенке за такую грубость, но не буду: своим сучьим вопросом засранка создала впечатление, что я не трынжу об этом парне сутки напролет.

– Это Себастьян.

– Ой, ты прав. Он реально секси!

Ну вот, видимо, по стенке я все-таки ее размажу.

Посмеиваясь, Себастьян протягивает ей руку. Прежде чем пожать, Хейли – вот ужас! – пару секунд ее рассматривает. Когда она переводит взгляд на меня, я вскидываю брови, мол, чуть позже убью насмерть. При маме с папой Хейли прикинулась бы благовоспитанной незабудкой, а при мне она первостатейная сучка.

– Пошли на второй этаж? – предлагаю я.

Себастьян бросает взгляд на Хейли, которая уже поплелась по коридору к постирочной, и кивает.

– Где твои родители?

– Мама на пробежке. Папа на работе.

По-моему, подтекст Себастьян улавливает. Воздух между нами так и искрит.

Деревянные ступеньки скрипят у нас под ногами, и я остро чувствую, что Себастьян поднимается следом за мной. Моя комната в самом конце коридора, туда мы идем молча, и у меня, судя по ощущениям, кровь приливает к коже.

Мы идем ко мне в комнату.

Себастьян окажется у меня в комнате.

Себастьян переступает порог, оглядывается по сторонам и совершенно не смущается, когда я аккуратно закрываю за нами дверь. Да, я нарушаю родительское правило, только эй, у нас может дойти до поцелуев, а Хейли включила сучку. Короче, у меня будет з-а-к-р-ы-т-о.

– Так это твоя комната, – говорит Себастьян, осматриваясь.

– Ну да. – Я слежу за его взглядом, пытаясь увидеть комнату его глазами. Много книг (ни одной на религиозную тематику), много наград (в основном за успехи в учебе), несколько фотографий (Библия ни на одной не запечатлена). Впервые в жизни я рад, что папа заставляет меня поддерживать чистоту и порядок. Кровать заправлена, грязное белье в корзине, на рабочем столе ничего, кроме ноутбука и…

Вот дерьмо!

Себастьян подходит к столу и просматривает стопку голубых стикеров. Я знаю, что написано на верхнем.

Мы расстаемся,

Разбегаемся, наступив на те же грабли.

Мне кажется, его ждет тихий ужин,

Секреты, комьями жвачки прилепленные под крышку стола.

Ему кажется, меня ждет другая жизнь.

В лучшем случае – смех безудержный, свобода бескрайняя;

В худшем – ругань грязная, грех абстрактный.

Может, меня угостят вином.

Но даже если он так думает,

Он меня не осуждает.

Надеюсь, однажды он меня полюбит.

«Спокойной ночи», – говорит он.

А мне бы только целовать его.

Целовать, целовать, целовать.

– Что это?

– Ну… – Я срываю верхний стикер и вчитываюсь, словно не помню, о чем именно там речь. Как же не помнить: я написал это только вчера вечером. – А-а, так, ничего.

Я считаю до пяти, потом еще раз, потом еще. Все это время мы тупо глазеем на ярко-голубой стикер у меня в руке.

Наконец Себастьян его забирает.

– Речь обо мне?

Я киваю, не глядя на него. В груди у меня слоновий топот и дикий рев.

Пальцы Себастьяна касаются моей ладони, скользят от запястья к локтю и легонько тянут, посмотри, мол, посмотри на меня!

– Мне нравится, – шепчет он. – Но ведь в новый роман это не попадет?