Автоквирография

Я качаю головой. Ложь номер два.

– Это не все заметки?

Я качаю головой.

– Таннер, словами ответь! – просит Себастьян и смеется.

– Нет, это не все заметки, но сейчас я пишу другое.

Себастьян кивает.

– И о чем это другое?

Я поворачиваюсь к окну и сочиняю на ходу.

– Суть та же, но в сына епископа он не влюбляется.

Я наблюдаю за его реакцией на «влюбляется». У Себастьяна дрожат губы.

– Дашь мне почитать новое?

– Ага, – с готовностью киваю я. – Когда будет что читать.

От скрытого смысла этих слов становится не по себе, а ведь рано или поздно роман о Себастьяне придется прервать, придется написать что-то другое и показать им с Фуджитой. Знаете, что самое странное? Роман о Себастьяне прерывать не хочется. Хочется писать и писать, чтобы выяснить, чем все закончится.

Себастьян отпускает мою ладонь, подходит к кровати и садится. Сердце у меня сбрасывает топливо в аварийном режиме, в венах начинаются дикие гонки без правил.

– Мне сегодня авторские прислали. – Себастьян теребит заусеницу. – Хочу, чтобы ты прочитал мою книгу, но беспокоюсь: вдруг она тебе совсем не понравится?

– А я беспокоюсь, что она мне страшно понравится и меня заклинит на тебе пуще прежнего.

К счастью, над этим Себастьян смеется, как я и надеялся.

– Я переживаю.

– Из-за выхода книги?

Себастьян кивает.

– Ты уже пишешь следующую?

Он снова кивает.

– Контракт у меня на три книги. И писать мне очень нравится. Чувствую, именно в этом мое призвание. – Себастьян смотрит на меня. Солнце, льющее в окно, подсвечивает ему глаза – зрелище божественное. – После прогулки… – начинает он и кивает мне, словно удостоверяясь, что я понимаю, о чем именно речь. – Я вернулся домой и…

Дрочил?

– Закипишевал?

– Нет, – смеется Себастьян. – Я молился.

– Очень похоже на «закипишевал».

– Нет, – Себастьян качает головой, – молитвы успокаивают. – Он смотрит на стену, туда, где в раме висит фотография моста Золотые Ворота, которую папа сделал за пару месяцев до нашего переезда сюда. – Виноватым я себя не почувствовал, – тише добавляет он. – Что неожиданно.

Мне очень хотелось услышать эти слова, но осознаю я это лишь теперь, когда Себастьян высказался. Чувствую себя надувным матрасом, из которого медленно выпускают воздух.

– Виноватым себя чувствуешь, если поступил неправильно, – продолжает Себастьян. – А умиротворение – знак того, что Бог мои поступки одобряет.

Я открываю рот, но, похоже, сказать мне нечего.

– Порой я гадаю, кто именно выдвигает моральные требования – Бог или церковь.

– Знаешь, что я думаю? – осторожно начинаю я. – Бог, достойный твоей вечной любви, не осудит за то, как ты любишь в этом мире.

Себастьян кивает, потом робко улыбается.

– Иди сюда! – зовет он, и я впервые вижу его неуверенным.

Я сажусь на кровать рядом с ним и теперь не только чувствую, но и вижу, как меня колотит. Чтобы ладони не стучали по матрасу, я зажимаю их коленями.

Ростом я шесть футов три дюйма[46], Себастьян, наверное, пять футов десять дюймов[47], но сейчас его спокойствие накрывает меня, как тень высокой ивы у нас на заднем дворе. Он поворачивается, правую руку кладет мне на бедро, левую – на грудь и легонько давит. Ясно, он хочет, чтобы я лег. Утратив контроль над собственным телом, я чуть ли не падаю на матрас. Себастьян нависает надо мной и смотрит в глаза.

Так, а ведь Себастьян сегодня постригся! Виски ему опять выбрили, на макушке оставили длину. Сверкающие, как озеро под солнцем, глаза впиваются в меня, я плавлюсь под жарким взглядом и хочу только чувствовать, чувствовать, чувствовать.

– Спасибо, что приходил к нам вчера на ужин, – говорит Себастьян. Его взгляд скользит мне по лицу – ото лба, по щекам и вниз, к губам. Потом еще ниже – он смотрит, как я сглатываю, прежде чем ответить.

– Семья у тебя замечательная.

– Ага.

– Твои родные небось подумали, что я сумасшедший.

– Есть немного. – Себастьян улыбается.

– Ты постригся.

Глаза у Себастьяна покрываются поволокой: он неотрывно смотрит мне на губы.

– Ага.

Я прикусываю губу: под таким взглядом зарычать хочется.

– Мне нравится. Очень.

– Правда? Вот и отлично.

Все, хорош болтать. Я кладу ему ладонь на затылок и притягиваю к себе. Себастьян тотчас льнет ко мне – почти ложится сверху, губы к губам, и резко, с облегчением выдыхает. Начинается все медленно – неспешными, расслабленными поцелуями. Сперва мы целуемся сквозь робкие улыбки, потом с уверенностью, что это – наше это – до боли прекрасно.

Дальше все идет по нарастающей, как показатели самолета перед стартом, и мы одновременно переходим в фазу, где отчаяние и дикость еще сильнее. Не хочу думать, что наш голод обостряет тиканье неумолимых часов. Не желаю играть в шахматную многоходовку. Мне кажется, оголодали мы из-за какого-то глубокого чувства. Из-за любви, например.

Его грудь у меня на груди, его руки у меня в волосах, его глухие постанывания медленно отключают мне сознание, и вот в голове на репите крутится единственное слово – ДА.

Да всем ощущениям.

Да его губам. Да его рукам. Да, он накрывает меня собой и движется. Да, да, да…