Автоквирография

Я немного обижен, потому как выходит, что папа прав. До встречи с Себастьяном я мог запросто завалиться к Осени в любое время. Сейчас вне школы мы встречаемся от силы раз в неделю – я часами просиживаю один и пишу, пишу, пишу о нем, хотя здравый смысл заходится в крике, требуя взяться за новый роман.

– Мне что, нельзя к любимой подруге заскочить? И пообщаться с ней нельзя?

– Ты вечно занят.

– Ты тоже. – Я многозначительно шевелю бровями. – Ну как, оттянулись вы в тот вечер с Эриком?

– Если под «оттянулись» подразумевается «нацеловались до опупения», то да, так и было.

У меня челюсть отваливается.

– Правда?

Осень кивает, покраснев под россыпью веснушек.

– И сколько шуток «про мамку» он отмочил?

– Ни одной! – хохочет Осень.

– Не верю!

У Эрика для любой ситуации припасена шутка «про мамку» или с «если вы понимаете, о чем я». Напрасно мы каждый раз напоминаем ему, что шутки эти – баян.

– Было весело, – говорит Осень, прислоняясь к спинке кровати.

Я тянусь вперед и щиплю ее за щечку. На душе тяжеловато. Дело не столько в ревности, сколько в ощущении утраты. Тандема «Таннер + Осень против всех» больше нет. У нас обоих новые отношения.

Даже если мы сами еще не в курсе.

– Таннер, ну что за лицо?! – У меня перед носом Осень чертит в воздухе круг.

– Так, мысли разные. – Я беру у нее красную ручку и корябаю на подошве кроссовки. – Я хотел с тобой поговорить.

– Звучит серьезно.

– На самом деле нет. – Я задумчиво прищуриваюсь. – Впрочем, да, все серьезно. Я просто хотел извиниться.

Осень не отвечает, поэтому я пытливо заглядываю ей в глаза. Я знаю ее чуть ли не лучше всех на свете, но что у нее на уме сейчас, разобрать не могу.

– За что? – наконец спрашивает она.

– За свою невнимательность и рассеянность.

– У нас сложный семестр, – говорит Осси, откидывается на спинку кровати и тянет за нитку, выбившуюся из нижней кромки моих джинсов. – В последнее время и меня лучшей из подруг не назовешь, так что прости.

– О чем это ты? – Я удивленно поднимаю на нее глаза.

– Я знаю, что вы с Себастьяном скорешились, вот и приревновала.

О-па! В голове у меня раздается сигнал тревоги.

Осень сглатывает – получается громко и неловко – и дрожащим голосом поясняет:

– Раньше ты со мной общался, а теперь все больше с ним. Когда разговариваете, вы никого не видите и не слышите. Вот мне и кажется, Себастьян что-то у меня отнимает. – Осси смотрит на меня. – Я чушь порю, да?

По-моему, в груди у меня не сердце, а отбойный молоток.

– Вовсе нет.

Осень краснеет, намекая, что разговор у нас не только о дружбе. Если бы хотела застолбить место лучшей подруги, Осси дерзила бы и кидала понты, а не заливалась краской. Здесь что-то еще. Даже не зная, как далеко зашло у нас с Себастьяном, Осень ощущает, насколько все серьезно. Она догадывается, но подобрать догадке название пока не может.

– Я ревную, – повторяет Осень и, отчаянно храбрясь, вскидывает голову. – По многим причинам, и в некоторых пытаюсь разобраться.

Ощущение такое, что меня сильно пнули в грудь.

– Ты ведь знаешь, что я тебя люблю?

Щеки у Осени вспыхивают ярким румянцем.

– Ну да.

– И что ты одна из самых близких мне людей, знаешь?

Осень поднимает на меня тусклые, безжизненные глаза.

– Да, знаю.

Вообще-то Осень всегда знала, кто она такая и чего хочет. Она мечтает стать писательницей. Она белая гетеросексуальная красавица. Она понимает, как осуществить свои мечты, и никто никогда не скажет, что это плохо, что так нельзя. Я способен к естественным наукам, но не уверен, что хочу пойти по отцовским стопам в медицину. Чем еще смогу заниматься, я не знаю. Я просто молодой бисексуальный еврей, влюбленный в мормона. В отличие от Осени, у меня четких целей нет.

– Иди сюда! – прошу я.

Осень забирается ко мне на колени, и я обнимаю ее. Не отпущу, пока сама не захочет. От Осси пахнет ее любимым шампунем «Аведа», волосы мягкие, и я в сотый раз недоумеваю, почему меня не тянет к ней физически. Вместо желания бесконечная нежность. Теперь понятно, что имел в виду папа. Легко говорить, что я не растеряю своих друзей, только слов мало: о дружбе надо заботиться. На следующий год мы с Осенью наверняка окажемся в разных колледжах, так что сейчас самое время укрепить отношения. Потерять Осень будет мучительно больно.

В ответном матче «Кавс»[48] встречаются с «Уорриорс»[49], и папа следит за игрой, устроившись на диване. Сила его презрения к Леброну Джеймсу[50] моему уму непостижима, но преданность любимому клубу – это, да, святое.

– Сегодня я виделся с Осенью.

Папа кивает и что-то бурчит. Ясно, меня он не слушает.

– Мы с ней поженились.

– Да?

– Чтобы так прилипать к телику, нужны пиво и пивное брюхо.

Он снова кивает и бурчит.

– Я влип по-крупному. Дашь пятьсот баксов?

Вот теперь папа ко мне поворачивается.

– Что?! – в ужасе спрашивает он.

– Ничего, просто проверяю.

Папа растерянно моргает, потом матч прерывают на рекламу, и он вздыхает с облегчением.

– О чем ты говорил?

– О том, что сегодня виделся с Осенью.

– У нее все хорошо?

Я киваю.

– Похоже, она встречается с Эриком.

– С Эриком Кушингом?

Я снова киваю.

На это папа реагирует именно так, как я ожидал.