Автоквирография

В среду Осень возвращается в школу, но если раньше мы понимали друг друга с полуслова, то сейчас нужны витиеватые фразы. Мы выбираемся из моей машины, она стебется, показывая, что у меня расстегнута ширинка, а когда я ее застегиваю, мы оба превращаемся в скованных роботов. Я кладу ей руку на плечо, когда мы идем по коридору, – прежде чем прижаться ко мне, Осси замирает. Потом прижимается, но с таким напряжением, что хочется ржать. Стоит перехватить ее взгляд – взволнованный, полный надежды и желания все наладить, – и я стараюсь обнять ее покрепче, но на нас налетают ученики, бегущие по коридору. Нужно время, чтобы обычные дружеские прикосновения снова стали беспроблемными и непринужденными.

После сумбура взаимных извинений мы наконец осознали, что у нас был секс – неужели дело в этом? В таких вопросах мы всегда разбирались вместе. Если бы переспал с кем угодно другим, я пожаловался бы Осени, мол, секс меняет все, а сейчас, ясен день, не получится.

С родителями тоже о таком не поговоришь. Как бы сильно они меня ни любили, признание вроде этого повлияет на их отношение. Наверняка повлияет. Им известно, что Себастьян меня бросил и я вконец рассиропился.

Мамин бамперо-наклеечный моторчик работает на полную катушку. За последние три дня в наволочку мне поступили послания от Моргана Фримена, Эллен Дедженерес и Теннесси Уильямса. И они помогают, как бы я маму ни подначивал. Возвращаясь домой, я тяжело вздыхаю и никогда не уклоняюсь от ее объятий. Мои чувства родители понимают без слов.

Стремительно приближающийся выпускной и радует, и пугает. С одной стороны, Прово осточертел, с другой – вместе с выпускным близится срок сдачи романа, а пока мой единственный вариант – предложить Фуджите первые двадцать страниц, сказать, что остальное слишком личное, и надеяться на его понимание.

К разряду «пугает» относится и то, что мы с Осси сглупили, подав заявления в разные места. В итоге меня приняли в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, Вашингтонский университет, Университет Тафтса и Тулейнский университет, а Осень – в Университет Юты, Йельский университет, Университет Райса, Северо-Западный университет и Университет штата Орегон. Осень будет учиться в Йеле, я – в Лос-Анджелесе.

Я проговариваю это снова и снова: «Осень в Йель, я – в Лос-Анджелес».

Дальше друг от друга просто невозможно. До отъезда еще несколько месяцев, а меня уже страшит боль расставания. Страх разъедает мне душу: кажется, оборвется не только географическая связь, а целая эпоха. Чушь собачья? Да, наверное. Вокруг окончания средней школы столько кипиша, а родители слушают и посмеиваются, будто мы еще совсем зеленые и знать ничего не знаем.

Пожалуй, они правы. Впрочем, я кое-что знаю.

Я знаю, что за последние две недели мои чувства к Себастьяну ничуть не ослабли. Я знаю, что роман, который я пишу, превратился в неприятность, в обузу. В нем ни души, ни развязки. Написать роман мне казалось легким, и теперь я понимаю, что это впрямь легко. Ну, в общем и целом. Взяться за написание романа может кто угодно. Закончить – вот в чем проблема.

Осень предлагает автозаменить имена и географические реалии, но я «успокаиваю» – однажды я так уже прокололся. «Танерн» тому свидетель. Осень тотчас находит другие варианты – роман могу переписать я сам, может она, можем мы вместе. Она уверена: есть куча способов довести зачетную работу до ума, сохранив тайну Себастьяна. А вот я не уверен.

Теперь роман смущает меня примитивностью – это просто биография парня, банальнейшая история влюбленности. Любовь пасует перед миллионом причин: расстоянием, изменой, гордостью, религией, деньгами, болезнями. Чем моя история достойнее других?

Мне она казалась достойной. Жизнь в таком городе душит множеством способов.

Если в лесу падает дерево, еще не факт, что поднимется шум.

Когда парень западает на сына епископа, у которого есть секрет, еще не факт, что получится история.

За последние две недели Себастьян приходил на семинар лишь однажды. Фуджита объяснил, что у него тоже конец учебного года, поэтому он берет перерыв, но вернется ко дню сдачи работ.

Когда Себастьян в последний раз появился на семинаре, он сидел за первой партой с Сабиной и Леви, буквально уткнувшись в последние главы их романов. Волосы то и дело падали ему на глаза, и он машинально их убирал. Рубашка обтянула ему спину, и я вспоминал его без рубашки, вспоминал умопомрачительный рельеф его торса. После разрыва находиться с ним в одном классе было по-настоящему больно. Как, спрашивается, такое возможно? Сижу за партой, никто не трогает, а мне больно. Грудь, ноги, руки, горло – болит абсолютно все.

Осень при этом сидела рядом и, виновато сгорбившись, пыталась слушать, что Фуджита говорит о редактировании формата и стиля. Посмотрев на Себастьяна, она каждый раз переводила взгляд на меня, безмолвно спрашивая: «Ты сказал ему?»

Впрочем, ответ Осень знает. Чтобы рассказать о чем-то Себастьяну, нужно общаться с ним. Мы не обменивались ни сообщениями, ни имейлами, ни записками в папках. Наш разрыв медленно меня убивает – врать тут бесполезно.