Автомобилья поступь

Вот там направо, где в потрепанный ветер окунулась сутуло
Исстонавшая вывеска табака, гильз и папирос,
Вот там налево, где закусили заводские трубы гнилыми зубами гула
Совершенно плоский горизонт, весь в язвах молний-заноз –
Там ночь, переваливаясь и культяпая, заковыляла, растекаясь а скрипач
Выпиливает песни на струнах телеграфа, в чердаки покашливая…
Это я, – срезавший с моего сердца горб, горбач –
Иду заулыбаться щелями ресниц неряшливо.
Улица бьется гудками ощупью, тоще, мне о́-щеку,
Размазывает слюни по тротуару помешанный дождь…
Так отчаянно приказать извощику,
Чтобы взвихрил меня с мостовой
На восьмой
Этаж извощ.
И там, где в рабочем лежит, в папке,
Любовь, пересыпанная письмами, как нафталином, –
Все выволочь в переулки, туда, где в ночной охапке
Фонари целовались нервно электричеством и тупо керосином;
Господа-собивштексники! Над выпирающей из мостовой трубою грыжи,
Над лапками усевшихся водосточных стрекоз,
Где над покатистой пасмурью взбугрившейся крыши
Зонт кудрявого дыма возрос –
Еще выше под скатерью медвежьих бесснежий,
Еще выше узнал я, грубоглазый поэт,
Что там только глыбы воздуха реже,
А белых вскрыленных там не было и нет;
И, небо, гнусно румянясь, прожжено рекламой,
Брошенной наугад электрическим стрелком из города,
И потому, что я самый,
Самый свой – мне отчаянно-молодо.

«Мое сердце звенит бубенчиками, как пони…»

Мое сердце звенит бубенчиками, как пони
В красной попоне –
Hip, hip! – перебирая пульсами по барьеру цирка и
Фыркая.
Но спирали вальса, по ступенькам венгерки, мысли – акробаты
Влезли под купол черепа и качаются снизу вверх,
А лампы моих глаз швыряют яростно горбатый
Высверк.
Атлетами сплелись артерии и вены,
И мускулами набухает кровь моя в них.
Толпитесь, любимые, над желтью арены,
Подбоченьте осанку душ своих!
И когда все бесстукно потухнет и кинется в тени,
Обещаю, что на лай реклам, обнажающих острые огни,
В знак того, что кончено представление,
Тяжелый слон полночи обрушит свои ступни.

«Ночь огромным моржом навалилась на простыни заката…»