Автомобилья поступь

Ночь огромным моржом навалилась на простыни заката,
Ощетинилась, злобясь, колючими усами фонарных дуг,
И проходящая женщина свои глазища, как двухцветные заплаты,
Распластала на внезапно-буркнувший моторный звук.
А там, где неслись плывью растерянной
Пароходные трубы мужских цилиндров среди волнных шляп
Кто-то красноречивил, как присяжный поверенный,
И принимал пожатья безперчаточных лап.
А облако слизнуло пищащую устрицей луну влажную
И успело за пазуху два десятка свежих звезд положить,
Улицы вступили между собой в рукопашную
И даже этажи кричали, что не могут так больше жить…
Револьвер вокзалов стрелял поездами,
Каркали кладбища, исчернив колокольный шпиц,
А окно магазина отлакировало пояс даме,
Заставив ее заключить глаза в скобки ресниц.
И город гудел огромной рекламой, укутав
Свои легкие в колоссальный машинный припев,
И над облупленной многоножкой пешеходивших трупов
Властительным волком вертелся тэф-тэф.

«Разорвал глупое солнце на клочья и наклеил желтые бумажки…»

Разорвал глупое солнце на клочья и наклеил желтые бумажки
Глумливо на вывески пивных, на магазинные стекла, и строго
На мосты перекинувшиеся, как подтяжки,
А у меня осталось еще обрывков много,
Сотни, тысячи клочий; я их насовал повсюду, с шутками и без шуток
Глыбами, комьями, кусочками, дробью, пылью,
На звонки трамвайные, на очки автомобильи,
Накидал на обрызганные ласками паспорта проституток;
И проститутки стали добрыми и ……, как в ящик почтовый,
Я бросал моих желаний и страстей одногорбый караван,
А город вскинулся огромный, слоновий, к драке готовый,
И небо задребезжало, как раненый стакан.
Улицам было необходимо заколоть растрепанные пряди переулков
Шпильками особняков и воткнуть желтой гребенкой магазин –
И площадь бросила, как сотню перековерканных, смятых окурков,
Из за каждого угла фырк и сморк пополневших шин.
А когда рыжее утро, как ласковый отчим,
Вытолкнуло в шею мачеху-ночь,
И мгла как-то неуверенно, между прочим,
Швырнулась в подворотни на задние дворы изнемочь,
А в широкую ноздрю окраски предутренней
Пьяницы протащили выкатившийся зрачок, –
Я, подарчивый, взметнул в сонливого моржа звона заутрени
Оставшегося солнечка последний, малюсенький клочок.

«Воздух, пропитанный камнем и железом, вырос крепче и массивней…»