Автомобилья поступь

«Как конверт, распечатана талая почва…»

Как конверт, распечатана талая почва…
Из под снежных проглядов – зеленый почерк весны…
Всюду, всюду одно. Сквозь вихри и ночь вы
Душите простые и вечные сны.
Всегда и всюду. И в словах молитвы
Утерянной с детства «……»
И в блестких взрывах «……»
Я вижу, Евгения, отсвет ваш.
Знаю, что солнце только огненная точка,
А лучи пряжа развернутого мотка
И это пряжа от вашей черноглазой почки
До моего посеревшего зрачка.
Даже здесь, где в пушечном, громоздящемся калибре
Машет белым платком, расставаясь с дулом, ядро,
Где пулемет выкидывает стаи стальных колибри, –
Я только о вас. Всегда. Остро.
Стрекочет в небе аэро стройное,
Как осколок боя залетевший в тыл, –
Это вы перепечатываете на машинке, спокойная,
Мой безалаберный, но рифмованный пыл.
Даже в вялых движеньях умирающих, скорбящих,
Уходящих с непокрытою головой в облаковую тень, –
Я вижу только то, что здесь настояще:
Эта медлительность, облеченная в вашу лень.
Всегда и всюду. Сквозь гранитные были,
Сквозь муаровые бредни, в которых мир возрос,
Вижу вас, промелькающую на аутомобиле,
И в раковинах ресниц пара черных роз.
Остро и вечно. В грохоте, в гуле,
В тишине. Повсюду. Одно, как одни…
Даже прямо в грудь летящая пуля
Шепчет, как вы: «Милый! Усни!»

Галиция

«Побеги фабричных труб в воздухе выбили…»

…Побеги фабричных труб в воздухе выбили
Застылый, отчеканенный силуэт торчком
И на этом фоне, как будто грозящих далекой гибели,
Город пробужен телеграфным щелчком.
В суматохе люднеющих улиц, где каждый к другому приклеен,
Электрической жидкостью, вытекшей из редакционных колб,
Душа намазана свеже-зернистой радостью у окон кофеен,
Вздрогнувших от ура нависающих толп.
Напряглись стальные телефонные нервы,
Площадь не могла всех желающих обнять;
Стучали сердца, у которых в первый
Война сумела парное чувство отыскать.
Даже небо, сразу уставшее бродить по́-миру,
Подошло, наклонилось и просится в стекло,
Туда, где, на липкую краску газетного номера,
Сотни взблеснувших зрачков натекло.
Время скосило на циферблате мгновений сотни,
Воздух был пробит криками и не успевал уснуть
И каждая маленькая, узкая подворотня
Выросла и вытянулась, чтобы, как все, вздохнуть.
И порой из огромной ползущей толповерти,
Как из бутылки пробка, шапки взлетали с голов,
Словно это плевки в лицо изможденной смерти,
Осторожно выглядывавшей из сугробов облаков.
И комками приветствий встречались вагоны,
Глядящие строго и упорно из своей глубины,
Везущие раненых, слезы и стоны, –
Этот слишком драгоценный сор войны.

Сергею Третьякову