Автонизм

– Тоже считаю, что повезло. Пройдёт ещё пара десятков лет, и люди начнут мутировать не в машины, а в компьютеры. А так – «Макларен»!

Увидев, что Максим с аппетитом ест, Ефим зааплодировал:

– Вкусно? Ну, поешь на шару.

Потом ели молча и быстро. Ефим косился на руку Максима, лежащую на столе.

– Я даже как-то привык, – кивнул он на неё в конце ужина, поднявшись с пустой тарелкой.

Спать Ефим предложил Максиму в дальней большой комнате. Выстуженная, пахнущая пылью, осенью и унылостью спального района, комната не была уютной.

По одной из стен шла ломаная линия – горчичный строительный скотч что-то прикрывал, изображая молнию.

– У нас тут трещина, – Ефим отклеил скотч. – Сюда можно просунуть лезвие ножа, линейку вон. Раньше через неё с соседями можно было поговорить, теперь они доску привинтили.

В стене напротив тоже была щель сантиметров пятнадцать в длину, из неё торчали поролон и какая-то ветошь. Ефим сказал, что на зиму затыкает дыру, чтобы не сквозило.

– Дом аварийный. Однажды кирпич пролетел прямо над головой у эксперта по строительству, телевизионщики это засняли. Даже сюжет вышел, но дальше нашим домом никто не заинтересовался. Всё у них там шито-крыто.

Ефим кинул на диван стопку линялого белья и вышел. Максим не стал стелить, набросил наволочку на подушку, лёг в футболке и джинсах. Давила усталость, но заснуть не удавалось. Где-то за стенами гудели разнополые голоса и стучала музыка, в соседней комнате топал и ругался с отцом Ефим. Тишина никак не наступала. Максим крутился, задрёмывал, но так и не уснул глубоко.

Когда рассвело, он поднялся и посмотрел в окно. Утро пришло серое, ветреное. Под окнами были разбиты грядки. На тёмной земле колыхалась жухлая травяная рябь.

По фотографиям, развешанным на стене, ходили серые тени. Максим рассмотрел на некоторых молодого подтянутого Ефима в гоночном комбинезоне, со шлемом под мышкой, удивлённо хмыкнул.

Ефим вышел на кухню такой же мятый и сонный, словно Максим смотрелся в зеркало, достал мягкую пачку майонеза и заварил два «бича».

– Ты звонил своим вчера? Не потеряли? – спросил Ефим между делом.

– Нет, – ответил Максим сразу на всё.

Молча пили кофе. Ефим втыкал в телефон. Максим думал о том, что забывчивость Ефима неудивительна: пара таких ночей – и можно стать овощем.

Ефим вдруг посмотрел на Максима:

– Только сейчас понял, что такой фокус не для тебя, – он поднял одновременно перед глазами и кружку, и телефон, – а казалось бы, ерунда.

Молча дошли до остановки и погрузились на заднюю площадку трамвая.

Девочка-первоклашка предложила уступить Максиму место, но тот, смутившись, отказался.

– А ты… ну, отдыхаешь, пока в отключке? – спросил его, зевая, Ефим.

– Нет. Это выматывает.

– Не везёт.

Трамвай полз среди серых панелек, словно ледокол между бетонных льдин. Над бесконечными балконами кружили голуби. Можно было сказать, что дома обступают, а можно – что обнимают. Максиму больше нравилось думать второе.

– Зайдём в техконтору, подпишем тебя, – бросил Ефим. Максим нахмурился, а поняв, какое слово украсит его бок, расстроенно цыкнул.

***

Зашли в техконтору вместе. Пахло резиной и гарью. Люди ругались у окошек регистратуры. Пока Максим осматривался, Ефим взял талончик электронной очереди:

– О-о-о, – протянул он злорадно, – смотри-ка, персональный менеджер Гульбез Шарипова. Шайтанама! Полный пизнес!

Ефим начал крутить в воздухе кистями, изображая танец. Максим забрал у него талончик.

В холл энергично и пружинисто вошла девушка с планшетом. Она повела крупными плечами, осмотрела зал. На ней был оранжевый, похожий на лётный, комбинезон, талию крепко стягивал пояс, превращая пышную фигуру в песочные часы. Она напоминала Нетту Барзилай: два объёмных пучка на живо вертящейся голове, кислотные пряди в чёрных волосах.

Девушка глянула на планшет и позвала:

– Никитин?

Ефим толкнул Максима в сторону девушки, та улыбнулась, повела за собой.

– Ты такая жёлтама тюльпанэ! – пропел Ефим ей вслед.

– Обосранец, – процедила Гульбез за углом.

Максим переспросил:

– Что?

– Говносёрка твой водитель. Терпеть ненавижу.

Она вдруг заливисто засмеялась, прижав к шее круглый мягкий подбородок.

В бокс вошла с улыбкой.

– Цветографическая схема, да? Освобождай правую руку. – Гульбез указала на вешалку. Максим снял олимпийку, взялся за рукав футболки и растерянно замер.

Гульбез порхала по кабинету, выуживая из ящиков какие-то склянки, привинчивая к аппарату в руках, похожему на пистолет, гаечки и провода.

– Не переживай, мне нужно только плечо, – успокоила она. Он подвернул рукав футболки и прошёл в кресло, глядя вниз и немного в бок, уточнил:

– Винилография или наклейка?

– Стикер из внематерии. – Гульбез подсела рядом, прижалась круглым коленом к его бедру. – Татушка, дорогой.

– В смысле татушка? – Максим отдёрнул руку: – Её можно будет свести?

– А чё так?

– Я уйду скоро, мне это зачем?

Гульбез улыбалась, округлив пышные щёчки. Её чёрные глаза, казалось, не имели зрачков.

– Из-за Ефима?

Максим замялся:

– Нет. Нот онли.

Он вернул культю на подлокотник. Гульбез мягко обхватила её свободной рукой, погладила большим пальцем: