Автопортрет неизвестного

– Читаю! – сказал Бычков и тоже себе налил и выпил. – И книги читаю, и в кружок хожу на политзанятия. Товарная масса, денежная масса, а я, значит, трудящаяся масса. Конечно, с точки зрения науки правильно, а все равно не так. Вот у нас в бригаде, сколько ни гляжу, никак эту массу не увижу. Люди есть. Да какие люди! Семенов, Харченко, Серега Левада рекорды ставит! А массы никакой нет.

– А коллектив? – удивился Алабин.

– Коллектив есть, – упрямо сказал Бычков. – Коллектив сознательных рабочих-ударников. И каждый со своим характером. А массы нет.

– А вы, товарищ Бычков, индивидуалист! – засмеялся Алабин и погрозил Бычкову пальцем.

– Что ты, как маленький, к словам придираешься? – сказала Аня. – Это ж слово такое, просто слово. По-научному – термин.

– А ты почем знаешь?

– Я тоже на кружок хожу, забыл?

– Нет. – Бычков никак не мог успокоиться. – Тут вот какое дело…

– И слушать не желаем! – весело перебил его Алабин. – Верно, Анечка? Это в тебе, друг мой Алеша, наследие прошлого бродит. Когда каждый цеплялся за свое маленькое личное «я». Знаешь что? Ты вот так головой потряси, как кастрюлей с борщом, – др-р! И все на место станет. Ну-ка – др-р! – Аня и Бычков засмеялись, и Бычков сделал, как велел Алабин, помотал головой и сказал «др-р!». – Порядок? Порядок, я уже вижу.

– Порядок, – сказал Бычков. – Еще по одной?

– Наливай, – сказал Алабин и прошелся по комнате. – Да, друзья, это может выйти неплохая картина. Семья у окна. Новоселье! Знаете, я ее уже прямо вижу. Прямо как живую.

– За новую картину художника Алабина! – сказал Бычков, поднимая стопку.

– За новый портрет Героя Труда Бычкова и его жены! – ответил Алабин.

Выпили.

– Ну-ка друзья, станьте к окну. Вот так. Ох, просто руки чешутся.

– Прямо сейчас и начнете рисовать? – спросила Аня.

– Прямо сейчас бы и начал. Только ведь это не набросок, не этюд и даже не портрет. Это большая серьезная картина, – объяснил Алабин. – Тематическая картина, как у нас говорят. Тут работы на месяц или даже больше. В общем, дело будущего.

– Понятно, – вздохнула Аня.

– Но ваш портрет я все-таки напишу. Так сказать, в порядке подготовки к будущей картине.

Аня посмотрела на него и спросила:

– А когда?

3.

– Вот я написала, – сказала Юля, – вернее, еще не дописала, набросала, давай обсудим эту сцену.

– Главу? – тут же поправил Игнат.

– Нет, сцену! – закричала она. – Сцену, сцену, сцену!

– Ну хорошо. Пусть так, – сказал он. – Давай. Что там будет?

– Вот такая сцена. Называется «Васильки».

Известный художественный критик и искусствовед Николай Евлампиевич Колдунов приходит к художнику Петру Алабину домой.

Они дружат. Причем дружат очень давно. Они оба учились у Саула Гиткина, в конце двадцатых, когда еще была кое-какая свобода в смысле искусства. Гиткин у нас еще сыграет свою роль. Но он у нас уже проскакивал, в смысле упоминался, в сцене «Новая квартира», когда Алабин хвастается перед Мариной Капустиной, что вот, ему дали новую квартиру, что он теперь богат и славен. Когда он заманивал Марину обратно в отношения, хотя она уже замужем. Помнишь? А она сказала, какой Гиткин был великий и прекрасный, и Алабин даже заревновал. Помнишь? Кстати, он – этот Гиткин – ненамного старше своих учеников. Это важно! Так помнишь или нет, я в третий раз спрашиваю?

– Ну так, в общем да, припоминаю, – сказал Игнат. – Кажется.

– Интересные дела, – холодным голосом возразила Юля. – Как это «в общем»? Тебе за что платят четыреста евро за сессию? Ты что, нанялся просто в кресле сидеть и ногой болтать? Мекать-бекать с умным видом? Ты что, психоаналитик? Или просто бездельник?