Автопортрет неизвестного

– Любовь, – сказала Юля. – Уж сколько мы с тобой о любви говорим, а ты всё никак не поймешь ничего. Любовь, любовь, любовь. Первая и на всю жизнь. Она с тринадцати лет никого больше не любила и не хотела. Только о нем и мечтала. Почти десять лет влюбленности, безответной и, главное, безысходной. Инцест! Кошмар, ужас и трагедия. Она с тоской думала, как в конце концов выйдет замуж за нелюбимого и будет тупо рожать и тупо варить кофе… И вдруг все перевернулось! И он назавтра приезжает за ней. Принц на черной «Волге»! Пошло звучит, да? Но ничего. Зато правда.

– Опять про девочку забыли, – сказал Игнат. – Говорю же, не любишь ты детей!

– Ну просто терпеть не могу! – сказала Юля. – Итак, девочка некоторое время жила у тети Оли Карасевич, незаконной дочери министра Перегудова и вдовы без пяти минут академика и генконструктора Алеши, нашего с тобой любимого героя. Тетя Оля была довольно средняя художница-прикладница, колечки и брошки. Даже не средняя, а заурядная, она тогда, в восемьдесят четвертом году, в возрасте двадцать два года, всё правильно про себя поняла и сказала. Она была неплохая в общем и целом… Зато она умела очень мощно молчать. При этом совсем не злая, нет… Но девочка иногда пугалась. Придя домой из школы, она слышала это молчание, оно напирало на нее, как тяжелые и низкие удары барабана в оркестре, которые давят на грудь, на сердце, не дают ему биться свободно. Тетя Оля молчала волной, из своей спальни через гостиную в холл, где девочка ставила портфель на приступочку у вешалки и снимала сапоги, – и это значило, что девочка не сполоснула чашку после завтрака. Или сполоснула, но не поставила на сушилку. И это правильно, ибо только моральные уроды не моют за собой чашки и не ставят их на сушилку. Кстати, спальня у тети Оли, после смерти Алеши и Риммы Александровны, была в кабинете. Она спала на том самом диване, на котором Алеша в семьдесят пятом году первый раз трахнул Лизу, свою первую жену. И на котором потом спала Римма Александровна. А до этого – спал министр Перегудов, убегая из спальни своей жены, которая была вон там! – Юля показала рукой в распахнутую стеклянную дверь и направо.

– Да, – сказал Игнат. – Да, ты показывала.

– В принципе также невозможно исключить, что в какие-то дни, когда Римма Александровна отправлялась с сыном на курорт – мы же помним, что иногда на курорт с сыном ездил министр Перегудов, так что, наверное, Алеша когда-то ездил только с мамой, – так вот, в такие дни, не исключено, к Перегудову приходила Генриетта Михайловна. Так что вот какой замечательный диван. Но одно я могу гарантировать: что художник Алабин с женой Аней на нем не спали. У них была большая двуспальная кровать. Металлическая. С двумя спинками.

– Где девочка? – закричал Игнат. – За что ты ее так ненавидишь, что все время забываешь, все время от нее отвлекаешься?

– Сама не знаю! – Юля развела руками. – Девочка, девочка, девочка… Да. Потом девочка подросла и уехала учиться в другой город. Недалеко от Москвы. Девочка получилась красивая, стройная, умная, способная к иностранным языкам и спорту. Научилась быстро соображать, никогда не уставать и всегда улыбаться. В Москву не возвращалась. В Москве была приватизация, и у нее не оказалось никакой недвижимости. Баба Валя завещала свою квартиру церкви, а для тети Тани и тети Оли она была вообще никто. Девочка работала в городской газете, научилась редактировать тексты; ее хвалили. Иногда даже сама писала статьи. Интервью брала у интересных людей. У начальника областной налоговой службы, например. Или у инвестора, который приехал к ним в город и пообещал оживить завод, совсем рухнувший в девяностые годы. Даже вела передачи на местном кабельном телевидении. Вот так и замуж вышла, прямо сразу и очень удачно.

– Слушай, как ты всё про нее знаешь.