Автопортрет неизвестного

– Я знала, что у тебя есть кто-то в Москве. Какая-то высокая золотистая красотка. Мне как будто предлагалось с ней соревноваться. Ты приезжал ко мне в Тверь, а потом уезжал в Москву, а там была она. Это было невыносимо. Она была как будто главней меня. Почему так? Зачем она была тебе?

– Потому что я знал, что ты все равно меня бросишь.

– Почему? – спросила Юля.

– Я был для тебя мелковат. Вернее, так: мне казалось, что ты так думаешь обо мне. «Эх, хороший парень, да мелковат».

– Странные фантазии.

– Все равно. Ты бы все равно меня бросила.

– Ну, если бы ты не бросил эту золотистую красавицу, то конечно, бросила бы. Какая-то кадриль подлецов! – засмеялась Юля.

– Подлецов – это уж слишком! – возразил Риттер.

– Хорошо. Кадриль негодяев.

– Кадриль дураков… – сказал Риттер. – Встали. Пошли к ним.

Бубнов смотрел на Юлю, и ему казалось, что он это сон. Он укусил себя за палец. Не помогло. Тогда он встал, подбежал к двери, остановился, задыхаясь от резкого шага, потирая грудь. Из остекленного дверного переплета на него смотрел дряхлый старик, хотя хорошо одетый и ухоженный. Ярко-белые зубные протезы неприятно сверкали на его темном морщинистом лице.

– Будь великодушен, Бубнов, – сказал Риттер. – Отпусти ее к мальчику. Она сразу станет какая была. Снова молодая. Они будут жить в маленькой однокомнатной квартире на улице генерала Антонова, семь.

– Да пусть забирает всё! – захрипел Бубнов, валясь в кресло. – У меня сердце… Дайте что-нибудь, Юля, у тебя есть что-то от сердца… Бери всё, вот эту квартиру бери, живите, наслаждайтесь…

– Нет! – сказал Риттер. – Не надо. Не бойся, сердце сейчас отпустит. Вот, еще пять секунд. Всё. Полегчало? Полегчало. Ну и хорошо. Им не нужна такая квартира. Им пока хватит однокомнатной. А ты тоже помолодеешь, тебе снова станет сорок пять. Проживешь свою жизнь, а они – свою.

– Ага, – сказал Бубнов. – Он моложе ее года на четыре. Он ее бросит. Пусть она со мной останется старушкой. Раз я уже старик. Я ее люблю.

– Тебе восемьдесят один! Вдруг ты скоро умрешь? Она останется вдовой, без детей. Не будь таким эгоистом. Отпусти. Ты проживешь свою жизнь.

– Он точно ее не бросит? – упирался Бубнов.

– В любом случае это будет их жизнь. Пусть идут?

– Пусть идут. – Бубнов зажмурился. – Только пусть не прощаются.

– Идите, дети, – сказал Риттер. – Идите отсюда поскорей.

Игнат и Юля на цыпочках вышли из комнаты.

Щелкнул дверной замок.

– Ну и что мне теперь делать с этим романом? – спросил Бубнов.

– Да что хочешь. Ты же его купил. За сто тысяч евро! Ничего, что я на «ты»?

– Нормально. Но я уж, с вашего позволения, останусь на «вы». Про что хоть он? Я пока просмотрел так, по диагонали.

– Если по диагонали – это роман про две семьи и три трагедии при советской власти, про академика такого-то, художника сякого-то, министра этакого, про поддельные картинки и даже немножко про шпионов, – сказал Риттер. – Но если серьезно, то совсем не про это. И уж конечно, это не советский «Вишневый сад», не ностальгия по чему-то громадному, чудесному и красивому. Это роман про Юленьку. Про нашу с тобой любовь к ней. Да, всё это сидит в ее голове, все эти сплетения людей и событий, страстей и мыслей. Она очень талантлива. Но это не так важно… А может, это самое важное! Может, будь она пустышкой, дурочкой, просто красивой девочкой, мы с тобой не смогли бы ее полюбить. Бубнов! Я сделал Игната Щеглова вместо себя. То, что он чуть моложе ее, это тоже правильно. Когда у нас была любовь, я тоже чувствовал себя моложе ее. Помнишь, я только что говорил: «Главней – значит старше». А она для меня была главней меня. Но не в том дело. Игнат – это как бы я. Прости меня, но, когда он любил ее, я это чувствовал в своей квартире. Это было как чудо. Единственно, кого мне было жалко в эти мгновения, так это свою жену. Увы, это опять было наслаждение со стыдом и болью.

– Как она, кстати? – спросил Бубнов. – Как себя чувствует госпожа Риттер?

– Ну так, ничего, – покрутил головой Риттер. – Вроде неплохо, спасибо. Бубнов! Давай почитаем немецкий стишок? Генрих Гейне. Я буду читать, ты будешь повторять, а я – переводить.

– А вы на самом деле немец? Юля говорила.

Риттер чуть поколебался, но все-таки сказал:

– Нет, это псевдоним. Ну, давай.

„Sag’, wo ist dein schönes Liebchen,

– Заг во ист дайн шёнес либхен, – медленно повторил Бубнов.

– Скажи, где твоя прекрасная возлюбленная, Das du einst so schön besungen,

– Давайте вы будете сразу переводить? – попросил Бубнов.

– Ну ладно. Которую ты когда-то так красиво воспевал,