Автопортрет неизвестного

– Какие?

– Потом, потом.

– Погоди, – сказал Игнат. – Вот ты тут сказала: «что за птица Алеша Перегудов, имея в виду его папашу». Ты что имела в виду?

– Да, да, да. Я говорила, что там мутная история. Наши украли у англичан новейшую аппаратуру – по компетенции министра Перегудова. По его Минспецприбору. Радостно стали в ней копаться-разбираться. И вдруг как по голове поленом – там наши секретные перспективные разработки. Кто-то продал. Вот тут товарища Перегудова на всякий случай вывели за режим, а потом и вовсе отставили. Ну а когда уже предметно вышли на канал связи, товарищ Перегудов совершенно случайно передозировался каким-то сильным сердечным лекарством. Сам, что характерно. Никто его не травил. Это надо иметь в виду. Сам. Всё сам.

– А почему внезапно умер Смоляк?

– Да понятия не имею! – вдруг почти истошно захохотала Юля. – Да черт его знает!

Потом резко замолчала, перевела дух, уставилась в угол.

– Ты чего? – Игнат тронул ее за рукав.

– Ничего. Так, взгрустнулось. – Она улыбнулась нежно и любовно. – Мне очень жалко, что я тебе это рассказала, Игнашенька. Прости меня, мой хороший. Помнишь, я тебе объясняла, что мужики любят красоваться перед бабами разными секретами, отсюда и беда. Вот выходит, и бабы тоже такие же. Теперь я буду волноваться, что ты сболтнешь. Что ты произнесешь эти три фамилии рядом: Перегудов, Смоляк, Бажанов. И еще начнешь намеки делать. Не делай этого, ради меня, пожалуйста…

У нее скривился рот. Казалось, она сейчас заплачет. Они обнялись и прижались друг к другу, ласково и испуганно, как старенькие муж и жена во время войны или как маленькие дети, брат и сестра, во время грозы.

31.

Лет через пять в дверь квартиры Перегудовых позвонили.

Был ранний вечер, все были дома: Алексей, Оля и Римма Александровна.

Оля занималась в своей мастерской, ее оборудовали в бывшей Алешиной комнате, в самой маленькой, которую Лиза называла кладовкой или каморкой, где потом долго жила Любовь Семеновна.

Римма Александровна сидела у себя и читала роман Рыбакова «Дети Арбата». Ее уже давно переселили в кабинет, она там ничего не стала менять, диван там был широченный. Гостиная осталась гостиной, а Алексей и Оля из огромной столовой сделали просто свою комнату: там хватило места и для двуспальной кровати за старинной ширмой, и для небольшого стола перед диваном, и для книжных стеллажей, для кресел, для платяного шкафа ближе к кровати – тридцать пять метров все-таки. Алексей лежал на диване с записной книжкой и что-то в ней черкал, в прямое нарушение должностных инструкций: ибо все свои записи он обязан был, во-первых, делать только на работе в специальных тетрадях, а во-вторых, в конце рабочего дня сдавать эти тетради секретчикам.

Ну а в пятой комнате, бывшей спальне Риммы Александровны и ее покойного мужа, соорудили такую, что ли, аварийную малую гостиную. Чтоб в случае чего не мешать Римме Александровне, потому что большая гостиная оказалась смежной с ее спальней. Опять же для гостей, если кто-то захочет остаться ночевать или приедет из другого города. Пока, правда, таких случаев не было, но тем не менее.

Итак, раздался звонок. Алексей отворил дверь.

На пороге стоял пожилой, обыкновенно одетый дядя. На нем были темное драповое пальто, серая кепка, узкий шарфик, темно-серые брюки и простецкие ботинки на шнурках.

Он спросил:

– Простите за беспокойство, Алабин Петр Никитич здесь живет?