Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011

     Миг печали казался почти беспредельным,
сладко пели сирены в теченье метельном,
я поддался тому исступленному мигу —
за метелью пустился читать ее книгу,
с шелестящим томленьем струится, струится
по дороге Борея страниц вереница.
     Истекают печали, и метели стихают,
будто слезы на чистых листах высыхают,
и следа не найдешь от былого кипения.
     И не читана книга, и не слушано пение.

Пришествие

     И снова возвращается гулена,
когда краснеют ветви оголенно
в березовом лесу и ветер влажный
гоняет по асфальту клок бумажный.
     Во всякий час – едва за город выйдешь —
одну ее хлопочущую видишь,
когда в руках, подобных смуглым соснам,
белье снегов полощется под солнцем,
чтоб на ветру повиснуть для просушки, —
и облачные пухлые подушки
на синие ложатся покрывала.
     Как будто слишком долго изнывала
по мужней ласке, по судьбе домашней,
по выстланной половиками пашне —
и вот вернулась к хлопотам гулена!
     И думаешь о том ошеломленно:
она – пора души или погода?!
     И не заметишь вновь ее ухода…

У костра

     Избылось пламя – только в сучьях
шныряет мышь огней ползучих.
     Мы с непонятной смотрим болью
на негодящие уголья,
и наши мысли не о ближних,
но близкое в них есть одно,
что каждый в сущности окно
на грани жизни и нежизни.
     Задумываюсь, озарен
такой же мыслью: с двух сторон
глядят в огонь и из огня
какие силы сквозь меня?..

Провожая

З. Лившицу

     Судьба разводит, как свела.
     В грядущем – тьма.
     А ночь, как никогда, светла —
сойти с ума!
     Пусть слезы просятся к лицу —
нам не к лицу!
     Мы в человеческом лесу,
как на плацу.
     Все так же мне верней зеркал
твои глаза,
а то, что рвется с языка, —
замнет вокзал.
     Разлука страшная беда,
но горший страх —
вдруг стать чужими навсегда
в двух, трех шагах!
     Слетит с руки руки тепло,
как ни держи.
     Да будет памяти светло
всю ночь, всю жизнь…

«Изволит августейший август…»

     Изволит августейший август
подзолотить густейших трав вкус
и, мед даруя, повторять:
– Я не намерен умирать!
     И ливень лихо накренится
и станет, рухнув на грибницы,
громовым рокотом играть:
– Я не намерен умирать!
     Усталый день, клонясь к закату,
даст разгадать свою загадку —
несчетна ликов его рать:
– Я не намерен умирать!
     Весь в зернах звезд вселенский купол,
давно бы черт все это схрупал,
да не дано к рукам прибрать:
– Я не намерен умирать!
     Не слишком я в себе уверен,
по крайней мере я намерен
хотя бы мигу подыграть:
– Я не намерен умирать!

Деревенская ночь