Автор Исландии

Она могла бы быть сестрой Души Живой, подумал я и попрощался и вышел навстречу времени ужина, которое раскинулось над городком как красивый туман. Туман, поднимающийся из кипящих кастрюль с картошкой. Он заволок гору до половины. Верхний ряд зрителей на склоне скрылся в серой дымке. Градус тепла немного снизился, а поверхность пруда была гладкой и такого безупречно правильного оттенка. В садах листья на деревьях свисали неподвижно, устав от дневного ветра, и слушали шум водопадов на склонах гор. Белье послушно висело на веревках, и где-то в глубине курятника кукарекал петух. По улице ехал на велосипеде колченогий старик, а вверх по твердой земляной тропке плелись две маленькие девочки в грязных колготках, таща между собой бидон с молоком. Из открытого окна часы по радио пробили семь. Я обожал это время суток. В саду у Деревенской улицы, недалеко от пятнистой коровы, молодой парень только что выкопал яму. Он стоял, уперев руки в бедра, в зеленом нейлоновом анораке, любуясь результатом дневных трудов. А я любовался им, идя вдоль забора. У него была легкая щетина, модные очки, интеллигентный нос, и он заметил меня, кажется, даже хотел ко мне обратиться, но я не дал ему такой возможности, а пошел своей дорогой, стараясь выглядеть как голодный, идущий ужинать.

А может, я им и был. По крайней мере, я научился делать вид, что я ем как нормальный человек, что бы там ни происходило с походами в туалет.

Депутат стоял у окна «Хаммерсхоя»; он помахал мне рукой, пока я шел по туну к дому. Дверь была открыта. В гостиной сидели двое шоферов – я узнал одного из них, Скегги – и коварный черноволосый сотрудник городской конторы: улыбающийся одуванчик на кромке луга жизни, если вспомнить старое сравнение. Я поздоровался с ними, а потом Тоураринн провел меня в кухню, чтоб я познакомился с Риккой. Ей было лет шестьдесят: большая женщина с лицом, широким, как фарфоровая тарелка, несокрушимыми скулами и крошечным ртом. Короткие седые волосы. Она потеряла способность двигаться и стряпала, сидя на самодельном стуле, высоком, для лучшего обзора всей кухонной плиты. И про ее ноги мне точно не соврали: они были толщиной с телеграфные столбы. Тело сидело на них, словно широкая птица. При ней находилась девушка, на вид студентка, с выражением лица более поздней эпохи, держащая папку и ручку. На плите булькало в трех кастрюлях. Запах сарделек…

– Рикка, дорогая, он сегодня у нас будет ужинать, – добродушно произнес депутат.

Стряпуха подняла на меня глаза и довольно холодно проговорила:

– С вас шестьдесят крон.

В этих словах проявилась суровая хозяйка, напрочь лишенная шарма или какой-либо веселости. Старушечка болезная. Я посмотрел на депутата. Он ласково прищурился, и его глаза сказали: «Я это после улажу». Мы снова вышли в гостиную, и я услышал, как за моей спиной Студентка спрашивает старушку:

– А как по-вашему, вам когда-нибудь удавалось в полной мере выразить себя как женщина?

Баурд уже пришел. Судя по всему, он не узнал меня, ведь я так помолодел. Скоро мы с ним сравняемся по возрасту.

Мы, шестеро мужчин, сидели за столом на восемь персон в гостиной. Столовники. Мы сами носили себе порции из кухни. Студентка мерила нас взглядом, пока Рикка накладывала нам на тарелки. Сардельки, белый соус, картошку, горошек. У меня чуть не появился аппетит. В окне гостиной было видно, как туман мало-помалу сгустился над городом и небо потемнело. Улыбающийся Одуванчик на кромке луга жизни зажег над столом свет. Они тотчас принялись обсуждать Хроульва. Я уже заметил в этот свой первый день во Фьёрде, что фермер из Хельской долины стал знаменитостью. Честно признаться, от этого я даже немного задрал нос, как ни нелепо это звучит. А Скегги на это:

– Если у этого мужика есть хотя бы крупица мозгов, ему надо бы продать свой хутор – сейчас, когда у него овец не осталось.

– Да, этот человек просто страшно невезучий: и все эти дети, которые у него умерли, и жена… покойная Йоуфрид… – Старик-депутат не мог продолжать. Он произнес это имя – и теперь ему было нужно подумать о ней, вспомнить ее, эти мягкие бедра, изгибавшиеся над полом бадстовы на старом хуторе в Болотной хижине.

– Ну да, за эту его долину можно будет дать гораздо бо́льшую цену, если залить ее водой, чем сейчас, когда она отсырела от всех этих слез, – сказал Улыбающийся Одуванчик. Лиричный, зараза такая!

Баурд резко поправил его:

– Хельская долина не в той зоне, где запланирована гидроэлектростанция. Все ты путаешь.

– Да?

– Да. Но и для сельского хозяйства эта земля не годится. Ей грош цена. И к тому же у Хроульва ведь долгов куча, его принудительно выселят…

Старик депутат очнулся:

– Сейчас даже воде больше не дают течь в море, не заставив ее сперва поработать на людей…

– А пока депутаты спят, в море утекает золото, – отвечал Баурд.