Автор Исландии

Я пошел на долгую прогулку по этому мужиковатому и нелогичному городу, где всему приходится знать свои границы, где улица – это улица, и не имеет никакого отношения к домам и лишь отворачивается, если на ней появляется автомобиль. Там не следует ждать нечаянного слияния: все такое холодное, отдаленное, официальное и строгое – такое советское, такое нерусское. По той улице было заметно, что между теми, кто заведует постройкой домов, и теми, кто заведует прокладкой дорог, пролегает расстояние в три года волокиты. Я ходил по большим кольцевым проспектам вокруг горячей каши. Вокруг моей красной каши. Я ходил весь день, попеременно ругая женщину, эпоху и самого себя: риск был огромен. А ведь я даже не издал свою первую книгу. У меня еще все было впереди!

И я решил: лучше уж быть мышью, которая пишет о людях, чем человеком, который спасает мышей. Что такое человеческая жизнь по сравнению с Литературой! Люди в лучшем случае живут только век…

Мне было двадцать шесть. Когда человек полностью созревает? Я не стал рисковать жизнью из-за незнакомого ребенка. В этом я признался двадцать четыре года спустя. В мае тридцать восьмого я повернулся спиной к трем человеческим жизням. У Фридтьоува было четыре причины меня ненавидеть. Но какого черта этой дурацкой бабушке надо было носить имя Шарлотта? Зачем все эти женщины-шведки и дети – наполовину исландцы? Бог надо мной насмехался? Я видел сталинизм насквозь? Я был плохим?

Почему я не отпал от ереси, на моих глазах распявшей троих?

Вероятнее всего, это было какой-то смесью упрямства и трусости. Я не решался и не хотел заглянуть в глаза собственному самообману, своим ошибкам. А может, это была всего лишь откровенная глупость? Ведь все мы были достаточно глупы. Полезные невинности. Скандинаивисты. Тоурберг обещал, что повесится, если Сталин заключит союз с Гитлером. Конечно же, этим его словам верить было нельзя – как и всему остальному, что он изрекал, этот болван проваренный.

Я встретился с Леной вечером в ее комнате в районе Арбата; времени, что я пробыл у нее, хватило, чтоб пять раз сказать «увы» по-датски. Она ответила, что все понимает, а потом неудержимо разрыдалась и упрекала сама себя за это по-шведски. И кусала губы. Как могла такая женщина попасть в эту дьявольщину? Как, скажите на милость, эта наяда угодила в этот лабиринт зла? Она поехала в Испанию (тогда там было интересно заботиться о раненых на войне против Франко), а оттуда – в Москву в Ленинский институт, где и познакомилась с Акселем Лоренсом. Он обвинялся в троцкизме, она – в шпионаже. После тридцати часов пыток так называемой «ногтедавилкой», коминтерновский начальник Кристьяуна назвал его имя, чтобы хоть что-нибудь сказать. В надежде, что ему оставят ноготь на безымянном пальце. Свидетельствами против Лены были ее институтские конспекты. Она была девушка совестливая и отличалась тягой к знаниям, но ее почерк показался подозрительным: слишком какой-то буржуазный. В тюрьме она оказалась сильнее, чем мы думали: просидев на одном и том же стуле шесть суток кряду без сна и еды, она все равно не сломалась. И даже тогда, когда ее связали по рукам и ногам, оставили так на четыре часа и стали щекотать в носу пером. Если верить Солженицыну, это весьма коварный метод, очень мучительный: как будто тебе сверлят мозг. Шведская ученица аккуратно вела свои конспекты, она не могла возвести на них напраслину. В конце концов именно буржуазное воспитание и погубило ее. Она не могла сказать неправду. Даже ради того, чтоб избавить себя от гусиного пера в носу. Лена Биллен окончила свою жизнь в сибирских лагерях – вероятнее всего, в 1942 году – после недолгого пребывания в советской тюремной камере. Маленькую Нину держали под стражей, чтоб с помощью нее выбить из матери признание, но на допросах она отказывалась сотрудничать. Но это постепенно стало улаживаться, когда она подольше побыла в тюрьме и лучше научилась говорить.

Советская власть хорошо относилась к детям.

«Смерть одного – это трагедия, смерть миллионов – статистика». А я познакомился с тремя смертями. Три маленькие пылинки, которые вымели при великой Чистке. Согласно последним данным КГБ, всего таких было 4,2 миллиона. СССР: блаженное царство гибели, которое зиждилось на мертвом учении покойника. Его труп был главной жемчужиной страны, его могила – самой популярной туристической достопримечательностью; на крыше Мавзолея было самое почетное место в государстве: там стоял тот, кто убил больше всех и кого почитали те, кого ему еще только предстояло убить. На съезде партии в 37-м его приветствовали 1900 вновь избранных представителей. Через год половины их уже не было в живых. Чем ближе к вождю были люди, тем больше возрастала опасность для жизни. Каждое повышение в чине равнялось смертному приговору. Ответственные должности занимали одни лишь мертвецы. В конце концов тело народа оказалось набальзамировано не хуже Ленина.