Автор Исландии

Две недели спустя Эрлинг очнулся, но историй больше не рассказывал. Его признали нетрудоспособным на 75 % согласно новому закону о нетрудоспособности. Эти новости не заставили совесть Хроульва шевельнуться. Кто хвастается тем, как сделал другому плохое, – заслуживает, чтоб ему сделали плохое другие. Такова жизнь. Такой и должна быть жизнь. Ху.

Глава 42

Сислюманн застрял из-за непогоды в столице, а потом за пустошами; дело на праздники заморозили в сугробе. На Рождество этот городок с 912 душами населения продолжало заваливать снегом. Как будто кто-то хотел что-то укрыть. Эйвис одолжила у Симоны пальто и старалась поменьше бывать на виду, разве что проходила между реальным училищем и Зеленым домом. Она была уже на пятом месяце, и ее живот был хорошо заметен. Одноклассники не дразнили ее за него: мальчишки до сих пор не могли оправиться от разочарования, а девочки завидовали, что у нее будет ребенок… а от кого? Кто отец? Баурд?

– Нет, это еще раньше случилось, в деревне… Ну… Вы его не знаете.

Гвюдмюнд Добрый прошел мимо девочек в коридор. Они молчали, пока он не вошел в учительскую. Пятна на его щеках соединились, по форме они напоминали Северную и Южную Америки, что бы это ни означало.

– А такой беременной ходить не трудно?

– Нет-нет, ну, может быть, на первых порах трудновато.

– Я тоже хочу ребенка, но мама говорит, что с этим надо подождать, пока все коренные зубы не вырастут, а то ребенок родится беззубым, – сказала лохматая толстушка в зеленом пальто.

За десять дней до Рождества Эйвис шла по белой от снега улице, возвращаясь от врача, и тут наконец встретила своего отца. Было морозно, безветренно, ясно, она была в длинном темном Симонином пальто со светло-коричневым меховым воротником, на вид – настоящая дама. Она увидела, как он движется ей навстречу: та же стиснутая обиженнобородая фигура в серо-зеленой куртке, – а что это при нем? Он что-то волочит за собой… Он тянул за собой барана. Она замедлила ход, а сердце усилило биение. По обеим сторонам улицы были набросаны высокие кучи снега: сворачивать некуда. Она была здесь как поезд на рельсах, а навстречу ей по тем же самым рельсам катился другой поезд: дело должно было окончиться столкновением.

Что сказать отцу, который тебя обрюхатил? Что сказать дочери, которую ты обрюхатил?

Хроульв повернулся к барану и дернул за веревку, привязанную к его рогам. Но баран не упрямился и обогнал фермера, которому пришлось повернуться при этом в другую сторону и – ой, вот зараза, это же она, ей-богу, она! Ишь какая стала шикарная! Можно подумать, это сислюманнская дочка, не иначе, ху. Что-то сердце сильно забилось, будь оно неладно. Ну, Кобби, давай, ну, спокойно, ху. Когда баран шагает впереди, а ты тащишься за ним, чувствуешь себя неловко – и фермер ускорил шаг, и сейчас отца и дочь разделяли всего каких-нибудь десять метров.

Вот черт. Ведь должен же я был рано или поздно на нее напороться!

Вот черт, но пусть он все почувствует на своей шкуре. Пусть увидит, чего он натворил!

Девочка Эйвис, четырнадцатилетняя учащаяся реального училища Фьёрда, на пятом месяце беременности, расстегнула пальто и выпятила живот, позволила беременному брюху проявить себя во всей своей властности; она буквально тыкала им ему в лицо. Он смотрел вниз, ведя рядом барана Кобби. Их разделяли всего три метра, и тут какая-то подземная сила велела ему поднять глаза. И он повиновался: их взгляды встретились, один, два, три шага – и все закончилось. Четыре широко открытых глаза при шестиградусном морозе. Это был весьма холодный взгляд. Проходя мимо, он посмотрел на нее. Она застала его врасплох, сделав то же самое. Они на миг остановились и снова посмотрели друг другу в глаза. На ее белых щеках был морозный румянец; она раскрыла рот, собираясь что-то сказать, он ждал… а она проблеяла басом. Или это баран?

Их сердца бились каждое в своем направлении; обоим потребовалось двести метров, чтоб прийти в себя. Ей в голову пришло двадцать фраз, которые ей следовало бы сказать. Он двадцать раз поблагодарил барана за то, что она ничего так и не сказала.

Кобби чересчур быстро изнасиловал тех трех овечек из барака. Три семяизвержения за каких-то девять минут. В этих рогах было что-то такое чудовищно мужественное, хотя, конечно, вообще-то у него семя приморническое, ху. Лаурусом до смерти перепугался этого зверя и спросил, не покалечит ли он овец.

– О, с ними часто приходится повозиться: у них там все заросло или в шерсти запуталось.

– А им это приятно?

– Ху. Да, наверно. Наверно, для них это сносно. Совсем как для женщины, когда на нее порой…

Он замолчал, внезапно вспомнив письмо, которое нашел под матрасом на чердаке в Хельской долине. Баран закончил свое дело и очень по-человечески перевел дух.

– Ну, мальчик ты мой, да… Ты хорошо потрудился.

– Да, у него период полураспада короткий, – сказал старый физик.