Автор Исландии

Хроульв вернул Кобби хозяевам до вечернего кофе, привел его в городок, как отец приводит сына домой из борделя. Владельцем барана был выходец из Широкой долины, Конрауд из «Бергена». Денег он не взял, но в качестве оплаты фермеру-барачнику пришлось просидеть у него – беловолосого белобородого румяного старика – до позднего вечера, выслушивая рассказы о своих братьях и отце. Об этих обормотах он уже много лет ничего не слышал, да и, честно говоря, ему было на них наплевать. О да, и все же было интересно узнать, что твой старший брат два года назад помер от туберкулеза, а другой потерял два пальца в драке. Сейчас минуло ровно сорок лет с той поры, как Хроульв Аусмюндссон ушел по Широкой долине в погожий день в самый разгар Первой мировой прочь от двух коньков крыш, двух собак, двух братьев и двух матерей. По направлению к своим трем овцам. Четырнадцать лет назад к нему в Болотную хижину очень окольными путями пришло письмо, в котором обе матери сообщали о смерти его отца. Аусмюнда завалило селем между Широкодолинской бухтой и Стёдварфьёрдом во время сильных дождей минувшей осенью. И поделом: на других все валил – вот его самого и завалило, – подумал Рыжебородый, обрадовавшись такой новости, и ему показалось примечательным, что отец погиб на Гребнемысских оползнях, в том самом месте, где он видел его в последний раз – юнобородый мальчишка на крутом каменистом склоне. Хроульв на мгновение представил себе отца: застывшее лицо с родимым пятном, вытащенное из-под оползня, но он тотчас потопил эту мысль-буек и спросил:

– А что слышно о моих матерях?

Красивый вопрос для человека, которому пошел уже шестой десяток. Наверно, он был единственным в стране свободным человеком. В шестнадцать лет он отрекся от рода. В Исландии так никто не делал. И ему повезло, что он успел так поступить до того, как в нашей стране развился транспорт. Сейчас к человеку можно взять и приехать.

Беловолосый в конце лета ездил на юг, к Лагуне, а обратно возвращался на лошади по Широкой долине; ночевал он в Каменном мысе у двух Стейнунн. Они расспрашивали о забое овец в Хельской долине – мол, видел ли он Хроульва во Фьёрде? Да, я видел, как он курсирует на Косу и на Площадку, ответил я, – сказал старик и подал Хроульву пару только что связанных варежек.

– Они передают горячий привет.

Старый хельярдальский фермер вышел на кусачий мороз и надел варежки овечье-бурого цвета. Кажется, они были малы. Совсем как его тело, которое оказалось слишком мало для переполнившего его чувства: оно стало сочиться у него из глаз.

Глава 43

Время хлопочет по разным делам. Нужно вымыть и вычистить гору, одеть ее в белое, сдать все ручьи, прибраться на небосводе, придумать новые заголовки завтрашнему дню и вылепить зародыш, сделать ему нос и лицо.

Так что все развилось в одно и то же время.

Я проводил длинные зимние ночи дома, запоем читая Шекспира. В куцей кровати под крышей, при маленькой лампочке на столе, пятками на горячем дымоходе, который к утру постепенно остывал. Я листал, просматривал, читал и вгрызался в Шекспира. В конечном итоге он был у меня единственным истребителем скуки. Я слишком хорошо знал исландский, чтоб долго развлекаться нашими, в остальном отличными, сагами. Что мы не понимаем, то нас усыпляет. Что мы понимаем, то изымаем. А что мы понимаем не до конца, завораживает нас. Бессмертие всегда немного непонятно. И нам дается много времени, чтоб попытаться понять. Бессмертными писателями мы называем тех, кого стали бы читать в бессмертии. Я сейчас говорю о нас, бессмертных.

К счастью, в закромах Фьёрдской библиотеки таилось не слишком старое полное издание произведений старого мастера. Издание Тринити-колледжа: однотомник «The Complete Works of William Shakespeare». 1264 страницы. Правда, последние сто страниц вырвали. Кто-то сильно изголодался по сонетам. А сейчас эта книга стала моей библией. Мне нужно было лишь каждый месяц продлевать ее в библиотеке. К полуночи я обычно трезвел и мог затеряться в этих сотнях тысяч строк, которые написал для нас маленький лысый актер родом из провинции. Самое многофакторное творение человеческого духа в течение жизни. Да. Если не считать того, что в своей жизни сделал Сталин – человек, которого я совершенно не хочу обижать и который по-прежнему стоит там на полке. Своими деяниями он затронул не столь многих, как Шекспир, но уж кого затронул – того тронул гораздо сильнее.