Автор Исландии

Хроульв встал; он стоял, широко расставив ноги над человеком, валяющимся без сознания, и больше всего ему хотелось продолжить «колотить этого паршивца, хух», но он просто стоял – в рыжей бороде ни тени седины, щеки багровели, лысина белела – и тяжело выдыхал из ноздрей; на мгновение взглянул на того, поцарапанного с кровоподтеками, который застыл на своем сиденье и, разинув рот, изумленно глазел на силача, но явно не собирался ввязываться в драку и мстить за товарища. Вскоре принесло грязного усача. Он наугад замахивался руками на Хроульва, пытаясь заговорить его своим пьяным, но убаюкивающим голосом. Гюнна Высота спокойно слезла со своего высокого стула и склонилась над окровавленным утиным клювом, обладателя которого Хроульв, судя по всему, всего двумя ударами отправил в тот мир, где сердца бьются только по праздникам, а легкие делают по два вдоха в неделю. В подвале воцарилось драматичное молчание, и весь хмель вышибло – как вышибает электричество – из этих голов, которые сейчас глядели во все глаза то на Хроульва, то на мертвое тело. Наконец Эйвинд издал звук, когда опустил глаза и увидел окровавленный передний зуб на своем свитере. Хроульв произнес «хух» с закрытым ртом и вышел из гостиничного трактира, отер кровь с занемевшего кулака о куртку, пропитавшуюся ворванью.

Пока он шел во фьорд, был красивый снегопад. В Зеленом доме горел свет, и вдруг ему стало хорошо от мысли, что его Грим находится в теплых руках. И Эйвис, родимая… ей, конечно, будет приятно узнать, что ее неотец вдобавок ко всему прочему сделался убийцей.

Хроульв медленно шел восвояси, надеясь, что за ним погонится черный полицейский автомобиль, который покажется из этого тяжкого белого мрака, и двое симпатичных людей в черном, у которых еще вся жизнь впереди, возьмут его под руки и изымут из этого фьорда, из этой жизни. Но этого не случилось. Лишь продолжил валить снег; его густые хлопья подсветили этот декабрьский вечер, словно замороженные огоньки с неба, и под ними – одинокий пешеход в куртке с капюшоном, а в карманах у него стиснутые кулаки, и на одном из них кровь. Постепенно он собрал целые сугробы снега у себя на плечах, проходя через мост – с перекошенным лицом – и потом вдоль кладбища, мимо Фьёрдовского лабаза, – и его взгляд упал на причал. На самом его конце стоял фонарный столб. Под ним – освещенные снежинки, словно снег падает из фонаря.

Фермер-барачник вышел на причал (из крайних лужиц вспорхнули две черноголовые чайки) и остановился на его краю, уставился в спокойное соленое море. Для фермера с высокогорья утопиться в море – это трусость, подумал он, – но все же… Он стоял, словно примерз к месту, держа кулак в кармане, и снег продолжал оседать на его плечах и капюшоне и нашептывал ему, что надо смотреть на море. Он так и делал. И видел, что снег медленно, но верно падал с небес и исчезал, стоило ему только коснуться поверхности воды. Разве наша жизнь – не снегопад на море? Мы красиво и медленно-медленно приближаемся к земле, и она поглощает нас, без малейшего звука. Как это никчемно. Как никчемно, и легко, и быстро – вот так исчезнуть. Хроульву хотелось исчезнуть. Ему хотелось в мгновение ока растаять. Долой эти черные полосы! Долой адские муки! Долой это чадо и ребенка, которого она носит, и ребенка, которого я бил, брюхатил, насиловал, брюхатил, насиловал… ребенок, чадо, девочка, дочка… красивее всего у меня в горах… ох, я больше не могу, а теперь я еще и людей убивать начал…