Автор Исландии

Наконец выпивохи заметили фермера, подсели к нему, представились и начали заверять, как они его уважают: «Вот ты человек что надо! Коров в бараке держишь! А на это только очень крутые люди способны! В бараке – и коров!.. Мистер Рольв! Выпьем!» – «Да у меня не коровы…» – «Коровы в бараке! Это вообще что-то неслыханное!» – повторяли они через определенные промежутки, а потом один из них начал рассказывать Хроульву, как он с приятелем охотился на гусей. Гуси от них улетели, а пока приятель справлял малую нужду в канаве, к ним подошел местный фермер и попросил их, раз уж они все равно с ружьем, пристрелить его лошадь: та уже стала старая и слепая.

– И я эту лошадь пристрелил: пиф-паф – и все! Одним выстрелом! А тут пришел мой приятель и спросил, какого ляда я делаю, может, я спятил? А я объяснил, что пристрелить эту лошадь меня попросили. Тут он решил, что ни в чем мне не уступит, отобрал у меня ружье и пристрелил корову, которая паслась там. Пиф-паф – и все! Вот просто взял и пристрелил эту коровешку! Ха-ха-ха! Слышь, а ты славный парень, стаканчиком не угостишь?

Хроульв пребывал в странном расположении духа и сделал то, чего никогда не делал: сходил и купил им стакан выпивки. Его стакан они уже допили, когда он вернулся. Они были непохожи: один – примерно ровесник фермера, с худым, словно обтесанным, лицом и носом в ссадинах, волосы – одной волной вверх. На тыльной стороне ладони у него был внушительных размеров кратер: как будто кто-то сильно укусил его. Он сказал, что уснул, прислонившись к раскаленной плите. Другой, тот, что рассказывал историю про корову, был примерно в возрасте тридцати – сорока лет, гораздо более плотного сложения, редковолосый, большерукий, рот огромный, выпяченные вперед губы, напоминающие клюв утки-широконоски. Его звали Эрлинг, а другого – Эйвинд. Постепенно Хроульв достиг той же степени опьянения, что и они, но сами они при этом пьянее не стали, хотя Хроульв покупал для них еще две рюмки бреннивина. А другие посетители давали им денег в надежде, что эти шумные соседи напьются и отключатся; но они хорошо переносили любую качку, хотя во время походов в туалет им приходилось бороться со все более и более сильным штормом.

Чем позднее становился час, тем больше прибывало посетителей, и этот сумрачный деревянный трактир в подвале гостиницы стал почти «найс и кози»[137], когда все столы застелил густой нефильтрованный табачный дым, а голые желтые лампочки на потолке засияли как свет разума. У Гюнны Высоты было свое место на высоком стуле у стойки бара. Хроульв был не настолько пьян, чтоб не смерить взглядом эти бедра и эти ляжки, которые гладило столько рук, с которых столько рук срывало покров святыни. Эрлинг утиный клюв крикнул ей, чтоб садилась с ними, хотел познакомить ее с фермером-барачником, но она ответила, что уже знакома с ним, и продолжила курить толстую американскую сигарету, от души набитую табачным листом, а потом рассмеялась кашляющим смехом в ответ на какую-то шутку того, с клювом. Длиннолицая барменша тщательно сохраняла свои «подковки». Эрлинг расточал красивые слова о Гюнне Срамоте, называл ее гениальной и вспомнил только одну женщину, которая могла бы превзойти ее по части секса – Йоуру из Хижины, Йоуру из Болотной хижины:

– Эта Йоура – она была потрясная! Она была… я ваще такого никогда не видал… как будто… Груди… ну ваще… Эйви, ты ведь ее помнишь? Постой-ка… Про нее еще стишок такой был… Ага… Эйви, ты ведь помнишь ее, помнишь, как ее муж и папаша оба… хе-хе-хе… когда они с ней поехали в город, а мы ее встретили в магазине; она была гораздо старше, а мы-то… Постой-ка, там был я, ага, и этот, как его, Гунди Газовый… и мы с ней пошли на чердак склада… Это была просто полнейшая бьюти… Она же ваще… да…

– Йоура? Которая Йоура? Которая всем впору? Хе-хе-хе… Йоура – всем впору, – сказал Эйвинд.

– А, вот, я вспомнил:

А я вскочил на Йоуру —
там обе сиськи с гору.
А дырка мне не впору:
упали яйца в нору.

Эрлинг начал было улыбаться своим широким клювом – и тут у него изо рта вылетели четыре зуба. На расцарапанном носу его приятеля заблестели алые капли. Хроульв удивленно посмотрел на свой окровавленный кулак – в глубоких бороздах от зубов саднило, – и тут же нанес второй сокрушительный удар, на этот раз под подбородок. Плотный откинулся на спину и шлепнулся на пол, чудовищно треснувшись затылком; во все стороны брызнула кровь.