Автор Исландии

И все-таки хуже всего было, что после двух месяцев совместного существования с этим относительщиком Хроульву он начал нравиться. Это было трудно объяснить, но по тем же причинам, по каким его жена в свое время оказалась очарована этим худощавым созданием, Хроульв сейчас ощущал что-то иное, чем снисхождение к этому человеку, который раньше был достоин изумления, а теперь сожаления. Дело было в его запахе. Этом необъяснимом коричном запахе, будь он неладен, который, очевидно, Лаурусом получил от Всевышнего за так и который всю жизнь сопровождал его. И сейчас тоже. Хотя Лаурусом спал в сыром солдатском бараке и по утрам порой сталкивался нос к носу с крысами, а питался в основном вяленой и сушеной рыбой, которую воровал из рыбосушильных сараев городка, от него все равно исходил этот экзотический аромат. У хельярдальского фермера еще не совсем отшибло обоняние, и порой он ощущал этот человеческий запах среди запаха навоза, день и ночь стоявшего в бараке. И в этом запахе было что-то женское. Что-то такое женское, чему он был рад. Как будто на него нахлынула каша из старой кастрюли, приготовленная за тремя высокогорными пустошами. Иногда Хроульв делился с соседом едой. А после того как местные хулиганы дважды приходили в Лаурусомов конец барака среди ночи, чтобы изнасиловать там девушку, старик ничего не мог поделать, только смотрел на это, но они его не заметили, на следующие выходные его пустили переночевать в другой конец. «У тебя, родимого, тепло», – сказал Лаурусом, проснувшись, и ласково кивнул своей головой из уважения к трем шерстяным в углу.

В ту ночь Хроульву приснился совершенно беспардонный сон: покойная Йоуфрид явилась к нему с обнаженной грудью и ляжками и предложила ему себя в роскошном бетонном сеннике. Ощущение было более сильным, чем если бы она наяву явилась к нему в барак и заползла под одеяло. Очень реалистичное видение. Человек забывает то, что видел, но помнит то, что привиделось. Хроульв не мог это отрицать: это внезапное явление сияющей плоти у него в голове не выходило из этой самой головы до самого воскресенья, и он никогда в жизни не любил свою Йоуфрид так горячо, как в тот раз, хотя с ее смерти и прошло примерно шесть лет. Скорее всего, такую женщину удобнее любить после ее смерти, потому что тогда нет риска, что она тебе изменит. Целые две недели после этого он черпал в этом мощном сне возбуждающие кадры, и кончилось все тем, что фермер – один из редких раз в своей жизни – подрочил в углу у загона. Они притворились, что ничего не видели: Искорка, Виса и Йоура.

В ненастную ночь в начале декабря он снова впустил к себе горемыку Лаллома[136], они немного посидели у открытой топки, и обладатель передних зубов рассказал обладателю рыжей бороды несколько скабрезных историй про англичан в годы оккупации. Они даже натянуто посмеялись вместе, перед тем как лечь спать под грохочущей железной кровлей, и снова во сне им явилась Йоуфрид. Обоим.

Проснулся Хроульв почти счастливым, впервые во Фьёрде. Весь день в его голове была обнаженная женщина. И неважно, что весь этот день он провел в пустой цистерне из-под рыбьего жира, отскребая засохшую ворвань. Йоуфрид как будто возродилась вновь. Под вечер повалил снег, и в фермера как будто вселился какой-то грубиян: вместо того чтоб после целого дня в темноте цистерны смиренно пройти мимо Зеленого дома к себе в барак, он сел в баре Гостиницы и заказал себе стаканчик.

В этом часу этот трактир немного напоминал загон для скота: прибежище одиночек, у которых не было благоухающей соусами кухни в своем доме, куда можно скрыться в конце холодного дня. Пока сытые едят, голодные пьют. Седая длиннолицая женщина стояла перед полкой, полной всякого алкоголя, и требовала показать ей деньги до того, как она достанет стакан. У нее был рот подковкой, и две такие же подковки, только более тяжелые, были под глазами; выражение лица кислое, как у всех, кто получает доходы от чужих несчастий. За столиком в углу сидели два суетливых неухоженных человека, а у стойки бара длинноносый в красных пятнах поник косматой головой; он озорно взглянул на Хроульва:

– Ну ваще! Фермер из барака!

Выпивох в углу Хроульв не узнал. Он сел за столик в одиночестве, не снимая куртки. Поставил на стол локоть и приготовил понюшку табаку. Те мужики говорили о какой-то женщине, которая вроде бы собиралась прийти. Так он услышал. Где-то глубоко в опустевшей душе Хроульва эротический сон пробудил надежду, что у него будет новая женщина – надежду, крошечную, как мышь на дне цистерны, насчитывающей двадцать метров в высоту; но эхо от звука ее грызущих зубов заполняло всю цистерну. Может, он сел здесь в надежде найти женщину, а может, просто хотел почтить память умершей супруги стаканчиком чего-нибудь крепкого – он и сам толком не понимал. В него вселился какой-то грубиян.