Автор Исландии

После небольшого совещания врача, полицейского, пастора и сына гроб решили для верности вскрыть прямо на месте. Никому не хотелось хоронить живого человека, вдобавок ужасно злого. Женщины, дети и старики разместились в церкви. Аусбьёртн принес из ризницы отвертку, и Бёдвар со Скули отвинтили крышку. Симпатичный светловолосый встал рядом с пастором. Тоурд закусил нижнюю губу, когда крышку сняли и он увидел своего отца в белом гробу, лицо с перебитыми крыльями, кожа посинела. А борода все еще была рыже-красная. Цвета исландского флага окружали самого сильного человека нашей страны и воздавали ему почет за то, что он всю жизнь трудился на благо родины. Он был в своем свитере и, конечно же, мертвехонек: это засвидетельствовал врач-американец. Конечно, все это была полнейшая нелепица. Но само это необычное действие – вскрыть гроб на кладбище – тем или иным образом повлияло на всех присутствующих, включая, видимо, и самого того, кто лежал в том гробу. Разумеется, никто из нас раньше не видел покойников за такое короткое время до похорон – не заглядывал в посылку за такое короткое время до отправки. Вероятно, для нас стало неожиданностью, что хельярдальский фермер там еще весь целиком. Обычно, когда доходит до выноса гроба, покойники уже покидают свое тело и следят за церемонией издалека. А Хроульв явно был здесь, в гробу. Со всем своим высокогорным упрямством, выбитым в этих хмурых бровях, которые не дрогнули, хотя под ними промчалась пуля на приличной скорости. Разумеется, душа будет целых семь месяцев выбираться из этого ватнайёкюля[147], из этого мощноветвистого ствола. И вдруг он выронил пистолет. Тот с тихим звуком повалился на дно гроба. Все мы содрогнулись, но тотчас поняли, в чем дело: его выбила из руки покойника отдача.

– Ну, стал-быть, он, родимый, больше уже не выстрелит, – сказал старый беловолосый хозяин Кобби.

Хроульв наконец сдался. Наконец стало возможным похоронить его. Солнце выползло из-под высокой облачной шляпы, которую сейчас сняло небо – в знак уважения к покойному, и мы все вообразили, что лицо фермера осенил мир. Солнце светило на мертвеца. Это чего-нибудь да стоило.

Фридтьоув вышел из церкви и медленно прошел через кладбище. Когда он подошел к нам, крышку гроба уже привинтили на место. Никто ничего не сказал, и никто не посмел тронуть пистолет. Гвюдмюнд Добрый сходил за людьми в церковь, и церемония продолжилась. Гроб опустили в могилу. Еще один человек скрылся с поверхности земли.

Эйвис уже не плакала. Теперь она знала, для чего она живет на свете. Мы стояли вокруг могилы, склонив голову. Я заметил, что на светловолосом надеты черные брюки из материи стрейч с резинками под пятками: они скрывались в черных потертых ботинках, сейчас немного запачкавшихся в земле. Мои собственные ботинки блестели как никогда: я с утра начистил их. На кончике мыска был белый блик. Я на миг забылся и заважничал. В моих ботинках отражался целый день, высокое небо, фьорд, горы, вся страна. Мне удалось вписать это все в ботинок! А сам ботинок кто написал?

Я поднял глаза. Солнце заволокло тучами.

За могилой я увидел Улыбающегося Одуванчика на лугу жизни. В церкви я его не заметил, и даже здесь он не мог совладать со своей ухмылкой-тенью. Черноволосый, с широкими черными бровями и густой щетиной.

Виртуоз похорон Турид стала скликать всех на поминки, а Симона поставила вариться кофе на семнадцать человек и вынесла четыре тяжелых пирога. В Зеленом доме не было такого количества гостей с прошлых поминок. Гейри стоял в почетном карауле возле стола с пирогами в углу гостиной, и маленькие молчаливые фотографии с чердака наблюдали за всем из лестничного проема. Я не мог отрицать, что настроение у собравшихся немного приподнялось. Очевидно, мы все обрадовались, что сложный человек нашел для себя решение. Сейчас я обнаружил, что больше всех, видимо, по Хроульву скорбел именно Фридтьоув. Во всяком случае, никто не возразил, когда он попросил дать ему прочесть стихи. Он встал у двери, покрытой белым лаком, и прочел написанное от руки надгробное слово гостям, которые в большинстве своем не знали этого длиннолицего чудака. Было занятно наблюдать за лицами фермеров – Эферта, Йоуи и Бальдюра, смотрящих на этого высоколобого эстета из другого мира. Он телеграмму читает? А в глазах Тоурда и его друга я, напротив, вычитал братское понимание, едва они перевели взгляды на нашего критика: он был один из них. И тут я вспомнил, кто этот светловолосый. Фаререц! Стихотворение было роскошное, особенно если учесть, что Фридтьоув страдал поэтической инвалидностью и мог сочинять стихи только осенью, а сейчас было седьмое мая и ночи белые.

ХРОУЛЬВ