Автор Исландии

Доктор Халльдоур Торгильс был человеком респектабельным, и я вполне понимаю его строгие правила. Разумеется, вызов врачей и катафалков в воскресный день обернулся бы для нашего учреждения лишними расходами. Сам я ушел в четверг, и меня немного мучит совесть, потому что это случилось сразу после окончания вечернего дежурства. Я ушел перед самым выпуском новостей. Я собирался смотреть новости. Хотя я и лишен слуха, по старой привычке смотрю безвестия. Предоставляю слово картинкам. В основном это виды интерьеров министерств и залов суда и изображения нового роскошного стола в зале заседаний Центрального банка, красивой входной двери Банка Исландии и шикарной вывески на здании Верховного суда. Все это говорит о том, что в отечественном дизайне стало больше вкуса, а также явно и о том, что жизнь в нашей стране достигла той степени совершенства, что никаких информационных поводов в ней не осталось. Только детали интерьеров. Рекламные ролики, пожалуй, были поживее: машины свободно катились сами по себе, без водителей, по горам, по долам, по пескам, покуда их владельцы бегали, легко одетые, по пескам Испании, а бабушка с дедушкой дома выигрывали в лотерею, и у них было «денег что песку на дне морском».

Весь мир стал одним сплошным песком, и каждая песчинка в равной степени заслуживала внимания: школы для взрослых, миротворческие войска, откупоривание бутылок на вернисажах и голодовка страдающих ожирением – ведь время быстро пролистывало историю, даже бежало впереди истории и не терпело крупных камешков в своих песочных часах. Оттуда ничего не должно торчать! А хуже всего вот что: этот песок позабыл о том, что его создало. Он потерял из виду океан. Глубины прошлого.

А я – старик – сидел у моря и наблюдал информационные приливы и отливы.

Я ушел перед самыми новостями. Как комично! Последнее, что я видел в этом мире: три роскошные негритянки в розовых комбинезонах целуются с микрофоном. Они тряслись и подскакивали – и лоснились от пота от таких неимоверных усилий – но несмотря на это мне удалось удержать на них взгляд. И вдруг меня обуяло желание: как же хорошо было бы погладить эти черные розовые бедра! А потом все кончилось: на трех розовых бедрах.

Моя душа над парковкой, словно белая чайка во мраке, и ее первая мысль: какую машину взять? Но они все были как одинаковые куколки бабочек, я перестал различать марки, и я обернулся за пределы мира – рождественских гирлянд на земле и звезд на небе – и сказал Богу: Ну вот, мол, теперь отброшу я крылья мои и предам тебя в руки неба. Вверх, вверх, душа моя![68] – но нет ответа, а затем – падение, одно лишь падение, на землю, новую землю… и очнулся я на склоне, и мальчик засовывал свои пальцы мне в рот.

Вот как оно было.

Тебе показывают три пары розовых бедер – и вдруг ты оказываешься в голубой долине. Смерть очень проворна. Жизнь движется медленнее.

Мы возникаем как свечи: спокойно, не спеша, собираемся вокруг тонкой нити, а потом она вытягивает нас вон, ее обрезают и поджигают: мы горим. И умираем мы, как свечи: быстро и бесшумно. Смерть устает ждать и вздыхает – задувает пламя.

Остается только тело: остывший черный фитиль.

Глава 15

Там, где прекращается земная жизнь, начинается бумага. И сейчас я живу на той планете, которую мы всю жизнь носим на плечах, которую поворачиваем против солнца и прислоняем к темной подушке. Теперь я брожу в этой голове, словно гость на банкете, который он сам же и задал: бесполезный, как бог, и ответственный, как он же.

Писатель – вошь в читательской голове. А читатель почесывает макушку. А в эту макушку писатель вбил несколько столбов для забора, утыкал травинками тысяч шесть кочек, на одну из них поставил ржанку и расстелил сверху дивно тихий июньский вечер: Иванов день.

Толстая и красивая ржанка стоит на кочке и читает стихи. Это своего рода стихотворный репортаж о путешествии, исполняется он с кондовым испанским акцентом, и я понимаю лишь отдельные предложения. У Франко болят почки. Риохское вино в этом году удалось на славу. Но не буду же я настолько высокого мнения о себе, чтоб считать весь этот мир моим созданием? Я начинаю в этом сомневаться. Разве моему коллеге на небесах не знакомо чувство, что не все таково, каким кажется? А может, эти сведения из маленькой птичьей головки были необходимым подтекстом в этой истории? Здесь каждый червяк ползает с фразой в животе. Здесь все одно к одному. И этот маленький цветочек лесной герани между кочками – он возникает, стоит глазу взглянуть на него. Целый век мы искали происхождение Вселенной – но, по-моему, воображение больше. Потому что у всего, что мы только способны вообразить, есть свое собственное бесконечное воображение. Да, наверно. Я не скажу, что эта ржанка – какой-то великий поэт. В основном мне слышится, что это какие-то простые новости о климате в горах Страны басков и состоянии здоровья генералов. Обывательская она птица – эта ржанка!

Но есть и другие перелетные птицы, более образованные. Когда я утром вышел – юный стройный дрозд сидел на столбе для белья и твердил: