Аз грешный…

А был ли он приличным христианином?

Осознание конца, каким бы ничтожным, пустым или подлым ни был человек, заставляет его сильно задуматься обо всём. Гришка не считал себя ни ничтожным, ни пустым человеком. Наоборот, он считал себя человеком знающим, вдумчивым и неглупым. Был ли он злодеем? Таковым наверняка считали его в Москве, имел все основания называть его таким именем и повешенный за измену фон Хорн. Но насколько важно, что думают о нём другие? Теперь было куда важней, каким он считает себя сам. Конечно, он не ангел, но разве он виноват, что жизнь так несправедливо обошлась с ним?

Последнее время у него день перепутался с ночью, он спал, когда хотелось спать, и бодрствовал, когда этого требовал его организм. Это не всегда совпадало с тюремным распорядком, но это его мало волновало. Ну, пропустит он или съест завтрак или обед – ну что от этого изменится?

Сон его был больше похож на забытие. Во сне к нему часто приходили Квасневский, фон Хорн и Ордин-Нащокин. Квасневского он видел в тех же обстоятельствах, при которых в первый раз встретился с ним в Вильно на базаре. Ордин-Нащокин щурил хитрые глазки и спрашивал, укалывая его своим острым перстом: «Что ж ты, подьячий, – совсем скурвился? Мой-то сынок возвернулся в отечество, получил прощения царя-батюшки, потому как окромя поезда в Польшу за ним никаких таких провинностей не обнаружено».

Но чаще других его навещал фон Хорн. Он преследовал его своими горящими от ненависти очами, обещал Гришке страшное наказание в аду, и, уходя, непременно плевал ему в лицо, чтобы на следующую ночь прийти снова. Котошихин просыпался в холодном поту, но и наяву он постоянно видел перед собой картину казни, ухмылку жертвы и стоящего рядом с ним верзилу-палача.

Так прошёл почти месяц.

21 октября пришёл какой-то чиновник с переводчиком и сказал, что хофгерихт подтвердил приговор городского суда, и что «херру Селицки надлежит готовить себя в последний путь». Котошихин сидел на деревянных нарах и внимательно слушал. Когда чиновник выполнил свои обязанности и собрался уходить, Гришка вскочил со своего места и бросился к нему в ноги:

– Помоги мне, добрый господин! Не дай погибнуть невинному человеку!

Он цеплялся за одежду шведа, умолял, бился в истерике, и тот с трудом отбился от узника, бормоча про себя какие-то слова то ли недоумения, то ли возмущения. Дверь камеры давно захлопнулась, а Гришка всё лежал на полу и безутешно рыдал.

К вечеру в камеру пришёл Гербиниус.

– Крепись, друг мой Грегори! – Всхлипывая, пруссак обнял Котошихина и отвёл его на нары. – Мы не смогли тебе помочь. Судьи хофгерихта указывают на тяжесть твоего преступления и считают, что ты должен понести за это наказание.

– Йоханн, мне страшно! Как мне замолить грехи мои и достойно предстать перед Спасителем? Скажи мне, Йоханн! Ты такой умный и рассудительный!

– Бог всемилостив, он простит тебя. Послушай меня, друг мой: тебе надобно принять крещение по лютеранскому обычаю, чтобы приблизиться к Вседержителю Нашему. Твоя вера осталась там, в России. Кто смягчит твою душу и подготовит тебя покинуть этот мир, кроме священника? А православных пасторов тут для тебя нет и не будет.

– Я готов. Я готов покинуть свою веру и перейти в вашу, – с какой-то истовостью откликнулся Гришка.

На следующий день в тюрьме появился настоятель церкви Святой Марии пастор Улоф Петер Крока, что в Сёдермальме, и совершил над Котошихиным-Селицким обряд крещения. После крещения Гришка успокоился и совсем ушёл в себя.

Между тем, судьбу заключённого Драконовой башни решало правительство Швеции. Заключённый не был обычным преступником – он был когда-то подданным русского царя, с которым шведы вели непрерывные споры, и шведы не хотели осложнять и без того напряжённые отношения с Москвой. Но для обер-штадтхальтера Акселя Спарре, высшего должностного лица Стокгольма, внешнеполитические соображения Госсовета не имели значения. Хофгерихт вынес свой вердикт, время пошло, и нужно было определяться с процедурой казни осуждённого. В тот же день обер-штадтхальтер направил запрос в Государственный совет Швеции о порядке и сроке казни над Грегори сыном Карпа Котошихиным.

Для Госсовета этот вопрос оказался не простым. Мнения его членов разделились. Одни говорили, что узника Драконовой Башни надобно вернуть в Россию – шведам тогда не придётся обагрять свои руки кровью, а заодно исчезнет почва для недовольства Москвы. Другие, наоборот, утверждали, что этого ни в коем случае делать не следовало: Котошихин совершил в королевстве преступление и должен понести наказание по шведским законам. Кроме того, опасно создавать прецедент выдачи перебежчика на свою родину – королевство может лишиться помощи со стороны других иностранцев, которые захотят помогать Швеции.

Много споров вызвал также вопрос о том, анатомировать ли тело казнённого, или похоронить его так. В конце дискуссии слово взял обер-штадтхальтер и сказал: