Аз грешный…

– Уважаемые члены Совета! В Стокгольме в настоящее время находится знаменитый профессор медицины из Уппсалы Улоф Рюдбек. Время от времени Уппсальскому университету для научных опытов требуется свежий труп. Добыть таковой не всегда представляется возможным, потому что родственники обычно сразу после казни забирают тело и хоронят его. Случаи, когда у казнённого не оказывается родственников, чрезвычайно редки. Полагаю, что для бездомного беглого русского будет большая честь послужить делу шведской науки.

Аргумент в пользу науки всегда убедителен, особенно для таких разумных существ, каковыми являлись шведские королевские советники. Предложение обер-штадтхальтера было поддержано единодушно. Выход из тупика был найден.

Потом выступил ещё один член Госсовета и предложил казнь Котошихина отсрочить на несколько дней – до тех пор, пока тот не будет приобщён в лоно лютеранской церкви. Что касается претензий русского посла Леонтьева, который спешит отъехать в Москву, то надо предложить ему оставить здесь кого-нибудь из своей свиты, чтобы это лицо могло убедиться в строгости исполнения законов в шведском королевстве.

И это «соломоново предложение» было единодушно принято.

Аксель Спарре покинул Госсовет вполне удовлетворённым – для торжества закона не было никаких препятствий.

День казни был назначен на 1 ноября 1667 года.

Московский посол Иван Леонтьев уехал из Стекольни обиженным и никого из своих людей любоваться на казнь вора Котошихина там не оставил. В Москве и своих казней хватает.

Последние дни Котошихин провёл в обществе своих друзей Баркуши и магистра Гербиниуса. Они навещали его каждый день. Не забывал своего крестника и пастор Крока. Новый лютеранин почти не говорил по-шведски и не знал ни одной молитвы, которая бы нашла прямой путь к новому Богу. За него усердно предстательствовал пастор Крока, и вероятно преуспел в этом. Потому что в день казни Гришка был спокоен, тих и умиротворён. Короткая, но бурная жизнь прерывалась в самом своём рассвете – ему не исполнилось ещё и сорока лет, но гневить Бога и роптать на судьбу было не в правилах настоящего протестанта. Каждому в этом мире предначертан свой путь.

Ранним осенним хмурым утром на Котошихина надели чистое бельё, набросили поверху суконный кафтан, дали в руку крест и посадили в повозку – ту самую, в которой месяца четыре тому назад везли капитана Хорна. Повозку сопровождала стража, составленная из десятка драгунов стокгольмского гарнизона. К процессии присоединились Баркуша с магистром Гербиниусом, фактор, трупоносители, судебный исполнитель и ещё какие-то неизвестные люди. Она неспешно тронулась по улицам Города, миновала Зерновую, Железную и Монетную площади, прогремела по деревянному настилу моста Слюссена и медленно въехала в гору, за которой начиналась Южная Слобода – Сёдермальм, с которой Котошихина связывала не только жизнь, но теперь и смерть. По мере продвижения по Хурнсгатан к процессии присоединялось всё больше и больше зевак. Котошихину показалось даже, что некоторые лица ему были знакомы. Он жадно всматривался в них, надеясь увидеть Марию. Вон, кажется, мелькнула испитая физиономия капитана Гёте, а вон та бабочка, спрятавшаяся за спины, кажется, очень похожа на Ханну, но вдова Анастасиус так и не показалась.

Примерно через час повозка дотащилась до Сёдермальмской таможни, за которой дорога уходила в Эншеде и дальше на юг. Котошихин издалека увидел свежевыстроенный помост – точно такой, как для Хорна, а на нём – монолитную глыбу Юхана из Даларна. На месте предстоящей казни уже собралось много народа, и подошедшая толпа соединилась с ним, образовав вокруг помоста плотное кольцо.

Стража стала разгонять толпу, чтобы повозка с Котошихиным могла приблизиться к эшафоту. Когда она остановилась, откуда-то появился Улоф Крока и ободрительно кивнул своему подопечному. Странное чувство овладело Котошихиным – как будто всё это было не для него, словно всё, что он видел вокруг, происходило с кем-то другим, а он только наблюдает за всем со стороны, как на казне фон Хорна. Он даже чему-то улыбался про себя. В толпе удивлялись и спрашивали: может, он уже подвинулся умом? О чём он думал? Скорее ни о чём. Просто жил.

Стража подхватила его под руки и повела к помосту. Гришка решительным жестом отвёл их руки, сам легко взошёл по лестнице, оглянулся окрест и, увидел неподалёку молодую берёзовую рощицу. Но он не долго любовался этим зрелищем, спохватился и подошёл на край помоста, чтобы низко поклониться толпе.

– Прости, народ православный!

Так он раскланялся на все четыре стороны света, совершенно запамятовав о том, что православным народом на площади и не пахло, что и сам-то он уже две недели числился в лоне учреждения Лютера и что произнёс он эти слова на русском языке, понятном лишь одному Баркуше. Случилось ли это спонтанно, помимо воли или это был намеренный жест Гришки, мы так и не узнаем.