Аз грешный…

– Я готов. Записывай. Войско шведское состоит из пехоты, кавалерии и артиллерии. Всего в Эстляндии и Лифляндии риксмаршал Хорн имеет около 8 тысяч, включая три полка пехоты, полк кавалерии и около 300 пушек, половина которых бронзовые, а половина – железные. Пехота состоит из пикинеров и мушкетёров, набранных в основном в Финляндии и других странах, однако офицерами при них состоят шведы. Каждый полк имеет в своём составе по 2 эскадрона, в эскадроне – 4 роты, из 8 рот в полку – 3 роты мушкетерские. Написал?

– Не гони, не успеваю за тобой!

– Торопись! Времени у меня мало. Пошли дальше. Кавалерия, как и пехота, делится на полки, эскадроны и роты. Она состоит в основном из драгун. Драгуны – суть те же мушкетёры, посаженные на коней. У каждого драгуна – своя лошадь, а у офицеров, смотря по чину, от 2 до 12. Записал? Теперь добавь об артиллерии: пушки стреляют ядрами и гранатами, каждое орудие обслуживается 1—2 канонирами. В основном пушки крепостные и установлены во всех десяти крепостях, кроме Вастселийны и Алуксне. Всё войско рассредоточено по крепостным гарнизонам, их, как я уже сказал, десять. Примерно половина всей пехоты, кавалерии и артиллерии находится в Риге.

– Вона как! Потому мы зубы-то и поломали об неё!

– Не только, – спокойно возразил швед. – Если бы не было постоянного подвоза питания и снаряжения с моря, крепость бы сдалась. Вам нужно завести флот на море, чтобы воспрепятствовать связи Стокгольма со здешними крепостями.

– Флот? – удивился Гришка. – Флот – это не для нас. Мы к нему не приучены.

– А надо учиться! Ну, да ладно, пошли дальше. Пиши: корона расплачивается с войском деньгами и зерном. Больше всех получают канониры, потом кавалеристы, а потом уже пехотинцы. Шведы и немецкие наёмники, по сравнению с финнами и местными, получают почти в два раза больше. Обмундирование казённое получается один раз в год.

– И что, в свейском войске есть и русские? – поинтересовался Котошихин.

– Есть и русские. Это пленные, но больше всего из тех, кто оказался на землях, захваченных шведами сорок лет тому назад. Некоторые из них в офицерских чинах ходят.

– Ишь ты! – удивился Гришка. – Воюют, значит, против своих.

– Жить захочешь, и тебя заставят воевать против своих, – сказал лазутчик.

Гришка с неприязнью покосился на шведа, но ничего не сказал.

Швед говорил с час подряд, и Гришка изрядно устал, записывая его донесение. Сообщённые им сведения оказались интересными и важными. Гришка еле успевал записывать данные о том, где и какие шведские отряды располагались, где находился главнокомандующий Бенгт Горн, какие настроения в отношении войны с русскими господствовали в королевском дворе в Стокгольме, что происходило со шведскими войсками в Польше и Литве.

В конце своего рассказа швед попросил Котошихина устно передать «Апанасу Нашчокину», что следующий раз он появится в местечке Тормсдорф ровно через месяц. Гришка обещал всё в точности передать Афанасию Лаврентьевичу, после чего швед ушёл.

«Какой важный гусь!» – подумал Котошихин, глядя ему вслед. – «И какие только расчёты принудили энтого шведа войти в искушение изменить своему королю? Одно дело – литвин Квасневский: как никак он ближе к русским, а этот… Ведь случись что, шведы его не помилуют и повесят на первой осине, как пить дать!»

Котошихину при этой мысли стало жалко шведа, рискующего своим животом ради незнамо какой выгоды. Деньги? Но ведь важнее живота своего ничего на свете не бывает. Али нет? А вот поди-ты, не боится, значит. Дюже отчаянный попался свей. Не токмо русские, выходит, нарушают положенный каждому христианину обычай и закон.

Когда Котошихин постучал в дверь к Нащокину, то услышал, как тот громко распекал какого-то воеводу за то, что его ратники притесняли местное население грабежами и поборами.

– Пошто невинный народ должен страдать? – срывался на визг Ордын-Нащокин. Воевода что-то говорил в своё оправдание глухим невнятным голосом, но понятны были только слова Ордын-Нащокина: – Что же он подумает о нашем государе православном, которому они только что присягнули на верность? А? Разве мы бусурманы какие?

Дверь отворилась, и мимо Гришки опрометью пробежал красный атаман войска Донского. Это его казаки, привыкшие к грабежам, «поляковали» в завоёванных землях и стали предметом недовольства Нащокина, вникавшего во все мелочи царёва поручения. Афанасий Лаврентьевич бегал по комнате и сокрушённо махал руками:

– Лучше бы я на себе раны видел, токмо бы невинные люди такой крови не терпели! Кто там? А, это ты, подьячий. Входи!

Ордын-Нащокин внимательно прочёл запись, сделанную Котошихиным и остался доволен. Устную передачу, касающуюся условий следующей встречи с тайным соглядатаем, царский окольничий прокомментировал словами:

– Ровно через месяц поедешь в Тормсдорф, встретишь там шведа, опросишь его, как положено, а добытое привезёшь мне.

– Как же так? Ваша милость намедни строго-настрого приказала мне забыть про него.

Афанасий Лаврентьевич долго и внимательно всматривался в Котошихина, так что тот струхнул и уже ругал себя за дерзкий нрав и длинный язык.