В понедельник Чонин после занятий доехал с Чондэ до коттеджа, заходить не стал, только помог Чондэ донести книги до крыльца, а домой пошагал на своих двоих. И дома его поджидал сюрприз в виде нагрянувшего внезапно Кёнсу.
— Я уже и не надеялся, думал, ты опять завис в танцзале на пару суток.
Кёнсу улёгся на кровати Чонина, пока сам Чонин разбирал сумку и относил пропитавшиеся потом тряпки в ванную.
— Что происходит? — начал Кёнсу сразу же, едва Чонин вернулся к себе в комнату.
— В каком смысле?
— В прямом. Апельсин странно себя ведёт, как и ты. И это я ещё не вспоминаю тот случай, когда ты на учебной машине впилился в столб. А в последнее время тебя и дома почти не отловишь. Может, вообще жить будешь в танцзале?
— Выговорился?
— Уж конечно. Я же не дурак и не слепой. Ты так старательно не смотришь на Апельсина на занятиях, словно боишься чего-то. В твоём стиле, если он тебе нравится. Только, если ты вдруг забыл, Апельсин — препод.
— Я в курсе, но спасибо, что напомнил. — Чонин раздражённо выдвинул стул и уселся за столом, избегая смотреть на Кёнсу. Резко раскрыл верхний учебник из стопки на закладке и уставился на ровные строки, пытаясь сообразить, что это вообще за предмет и тема.
— Сколько ему? Тридцать?
Чонин перечитал предложение в пятый раз, но так ничего и не понял.
— Ему нет тридцати, не волнуйся.
Снова перечитал то же предложение, но слова так и не обрели смысла.
— Но до тридцати ему куда ближе, чем тебе.
— И что? Это всего лишь возраст. Просто цифры.
Перечитывать фразу ещё раз Чонин уже не стал — бесполезно.
— Значит… Ясно. Он знает? — Кёнсу завозился на кровати, ступил на ковёр и подошёл к Чонину ближе, чтобы мягко обхватить руками за плечи. Чонин закусил нижнюю губу и кивнул. — И что?
— И ничего. Он… странный.
— Погоди. Как это ничего? Он, что, против? Или нормально?
— Не знаю. Ну, то есть, он вроде и не против, но… Не знаю. — Чонин разрывался между желанием сказать правду и не говорить ничего. Но Кёнсу — друг. Кёнсу не проболтался бы, а вот помочь советом мог вполне. Наверное. — Он… Мы сделали это, если это то, что тебя интересует. Но с тех пор он держит меня на расстоянии вытянутой руки. Мы общаемся, но… это всё. Не понимаю, в чём тут дело.
— Может, ему не понравилось? Или…
— Я уверен, что ему понравилось. Но он всё равно… Не понимаю.
— Так, постой-ка! — Кёнсу выпрямился, шагнул в сторону и присел на край стола, внимательно глядя на Чонина. — Что ты ему вообще сказал? Признался в любви? Или просто сказал, что он тебе нравится?
— Ничего я не говорил. Он сам спросил, хочу ли я его, ну и я…
— Ты воспользовался случаем, — подытожил Кёнсу. — И ты ему ничего так и не сказал, да?
— Я писал ему сообщения, — рассерженно фыркнул Чонин. — Ну… про то, что я чувствую, когда смотрю на него. И… И другие глупости. И он знает, что это я ему писал. Что ещё надо?
— Господи, ты совсем не изменился, — почему-то расстроился Кёнсу и ушёл, забыв попрощаться. Чонин остался сидеть за столом и недоумевать.
Он вообще не понимал, зачем говорить о чувствах. Чувства нужны не для этого. Чувства надо “чувствовать” и проживать. И показывать их лучше поступками, действиями и желанием делать что-то вместе с тем, по отношению к кому их испытываешь.
Пожалуй, тянуть с разговором с нуной дольше не стоило.
Чонин тихо поскрёбся в дверь и заглянул в комнату старшей сестры. Нуна удобно устроилась в кресле с книгой в руках, но завидев Чонина, поманила его к себе.
Чонин бесшумно прикрыл дверь поплотнее и привычно устроился на полу у кресла.
— Созрел, да?
— Вроде того. — Чонин подтянул колени к груди и обхватил их руками.
— И в чём же проблема?
— Во взаимопонимании? — предположил Чонин. — Я не знаю, чего от меня ждут.
— Ты что сейчас имеешь в виду? — Нуна ласково провела пальцами по его волосам.
— Отношения. Мне всё время кажется, что в глазах других я вижу непонятное ожидание. Даже тогда, когда это просто приключение на одну ночь.
— Мне казалось, ты с кем-то встречался довольно долго.
— Допустим. Но это продолжалось ровно до тех пор, пока ожидание не сменилось разочарованием. И потом… мы расстались. Не по моей инициативе. Я не понимаю. Мне часто говорят, что я не слушаю и не говорю о том, что чувствую, как будто недостаточно того, что я делаю.