Азбука литературного творчества, или От пробы пера до мастера Слова

Таким образом, можно констатировать только одно: литературное мессианство Пелевина — абсолютно провальное мероприятие. Автор пытается наиболее простым способом достучаться до сознания читателя и подает ему облегченную версию буддизма, буддизм «занимательный». И не решает свою суперзадачу, а достигает обратного. Он не «очищает» (общеупотребительный буддистский и индуистский термин) сознание читателя, а, скорее, загрязняет его. Он сваливает в одну кучу циничную брань, наркотики, отрицание всего и вся, агрессивное и безжалостное попрание чужой веры и обрушивает все это на страницы своих книг. И можно было бы не обращать на это внимания: мало ли существовало циничных авторов и кануло в Лету? Но Пелевин искренен и силен. Он «интересен», талантлив и популярен. Он действует решительно и с неколебимым сознанием собственной правоты. Его читают и будут читать. «Самый загадочный», «круто»… Читать и не понимать, что же на самом деле происходит в книгах Пелевина и с теми, кто держит эти книги в руках.

Что происходит. И какая ведется работа, когда Виктор Пелевин с непринужденностью талантливого профессионала втягивает своего читателя в действо повествования.

(«Литературная Россия», № 27 (1951), 2000)

Графы и графоманы: о чём мы спорим?

После долгих размышлений я решил, что мне следует стремиться к ясности, простоте и благозвучию…

С. Моэм

Та дискуссия, которая разгорелась на страницах «ЛР» вокруг оценки некоторых аспектов творчества Льва Николаевича Толстого (статьи Святослава Логинова «О графах и графоманах» (2002, № 4), «Как же графу не быть графоманом?» Михаила Дунаева, письмо Александра Ракова «Протестую!» (2002, № 7), статьи Сергея Романова «Лев Толстой и пустота» («ЛР», 2002, № 9), Виталия Кирпиченко «Всё смешалось в доме» («ЛР», 2002, № 11) и Анатолий Иванова «Несостоявшийся гений» («ЛР», 2002, № 15) имеет принципиальное значение. И не столько потому, что в ней ведётся борьба мнений вокруг имени великого русского писателя, а потому, что эта дискуссия поднимает три важнейших вопроса современного литературного творчества: отношение современника к наследию классиков, выбор языковых средств литературного самовыражения и вопрос этики в литературе, вопрос этической ответственности писателя за то, «как слово наше отзовётся». Об этом и поговорим.

Итак, С. Логинов дал довольно резкую негативную оценку той части творчества Л. Толстого, что посвящена детям. Он подверг подробному, чисто редакторскому разбору сказку классика «Черепаха», показав неопрятность речи, которой она была изложена. А также обратил внимание на грубые этические нарушения, на которые неосознанно пошёл Толстой при написании детских историй «Девочка и грибы» и «Косточка».

На мой взгляд, подход Логинова к рассмотрению затронутых им вопросов безупречен. Правда, автора в конце концов занесло, и от анализа «детского» творчества Толстого он перешёл к обобщениям, поставил под сомнение ценность всего литературного наследия классика. Назвал Толстого умненькой, поучающей бездарностью…

Это слишком. Толстого нельзя назвать бездарностью, к его имени не применимы эпитеты с уменьшительно-ласкательными суффиксами «еньк», «оньк»: он — и это общепризнанное мнение — «глыба», «матёрый человечище». С другой стороны, приведённые Логиновым в качестве аргументации своего мнения литературно-неуклюжие цитаты из «Крейцеровой сонаты», «Поликушки», «Войны и мира» звучат очень убедительно…

Мне кажется, критик в «О графах и графоманах» допустил одну-единственную ошибку — он выступил слишком эмоционально: «Люди! Король-то голый!» Не надо бы кричать, уважительно высказанное недоумение слушалось бы лучше. Тогда оно не вызвало бы жёсткой нелицеприятной отповеди «Как же графу не быть графоманом?» М. Дунаева. И на страницах «ЛР» не появилась бы работа, которая защищает безграмотность литературной речи.