Азеф

- Товарищи! - дрожал мягкий голос Гоца, изобилующий интонациями, - не только провал боевой в Петербурге и Москве заставляет нас отнестись со всей внимательностью к этому вопросу. Имеются факты, неопровержимые, подтверждающие наличие крупного провокатора среди нас. Сначала скажу, - присутствующий здесь, только что приехавший товарищ Николай Сергеевич Тютчев рассказывает факт, явно наводящий на грустные размышления.

Пожилой, серебряно-седоватый человек барственного облика, одетый скромно, но изящно, с бородкой клином, с умным энергичным лицом, проговорил из угла:

- Разрешите, Михаил Рафаилович?

- Пожалуйста, Николай Сергеевич. - Гоц печально откинулся на спинку медицинского кресла.

- Дня за два, накануне арестов в Питере, - заговорил размеренно, спокойно Тютчев, - ко мне позвонили в редакцию "Русского Богатства" по телефону. И голос, мной неузнанный, сказал: - "Предупредите - все комнаты заражены".

Тишина в комнате не прерывалась, Азеф неуклюже повернулся на стуле. Подпершись рукой, он уставился на Тютчева. Низкий лоб наморщен, брови сдвинуты. Тютчев не глядел на него. Он обводил товарищей, останавливаясь больше всего на взволнованном, измученном лице Гоца.

- Я спросил: - "нельзя ли поговорить лично?" По-видимому мой вопрос был неожиданен, с ответом произошло замедление, мне показалось даже, что как будто мой собеседник с кем-то переговаривался и затем задал, как бы нерешительно, такой вопрос: - "Да ведь поздно уж, да и где?" - Я ответил - "Здесь". Ответ был такой: - "Нет, это неудобно" и трубка была повешена.

Тютчев смолк. В комнате, казалось, были слышны бившиеся сердца. Тишина начала взрываться короткими разговорами.

- Тише, товариши! - костяшками руки простучал Гоц.

- Вопрос к Николаю Сергеевичу - протянул руку Азеф.

- Пожалуйста, Иван.

Азеф тучно, неловко, всем телом повернулся к Тютчеву, потому что шея у него не поворачивалась.

- Николай Сергеевич, стало быть вы не узнали говорившего по голосу?

- Нет. Но должен сказать, этот голос, всё же я где-то слышал, он мне напомнил очень характерный тембр, который я уже не слыхал лет

10

- А простите, Николай Сергеевич, женский иль мужской был голос? - все обернулись к Чернову.

- Ну, знаете, Виктор Михайлович, - улыбаясь, проговорил Тютчев, - это мне кажется не столь существенно. Ведь мы же не знаем кто звонил, и вероятно не узнаем. Что же гадать на кофейной гуще? Голос был мужской.

Чернов сделал неопределенный жест.

- Товарищи, мы чересчур детализируем этот случай, - говорил Гоц. - Сейчас не место и не время. Да и что же, из пальца ничего не высосешь. Голоса Николай Сергеевич не узнал. Я хотел только осведомить вас об этом факте. Но ведь в руках у нас есть и еще более веские данные, уже фактического характера.

Азеф смотрел темными, упорными, спокойными глазами в мечущееся лицо Гоца.

Савинков толкнул Азефа, наклонившись.

- Ты веришь?

- Возможно, - бормотнул Азеф.

- Мы получили по адресу "Революционной России" следующее письмо. Прочту его, а потом уже будем комментировать. - Повысив вибрирующий в волнении голос, Гоц читал: - "Уважаемые товарищи, департамент полиции имеет сведения о следующих социалистах-революционерах: - 1) Герман, имеет паспорт на имя Бориса Дмитриевича Нерадова, жил в Швейцарии, теперь в России (нелегально), переехал "вероятно" не по паспорту Нерадова, 2) Михаил Иванович Соколов, проживал в Швейцарии по паспорту германского подданного Людвига Каина, должен! отправиться в Россию, 3) за Соколовым поедут в Россию:

А) Гриша, именующийся Черновым, Васнецовым, Бордзенко,

Б) князь Дмитрий Александрович Хилков (двумя неделями позже) и

В) месяца через два бывший студент Михаил Александрович Веденяпин (выедет нелегально из Швейцарии). С товарищеским приветом..."

Азеф бормотнул набок, Савинкову: - Подписи нет.

- Подпись есть? - громко опросил Савинков.

- Есть, я не называю, - взволнованно ответил Гоц, придерживая рукой на столе четвертушку бумаги. - Товарищи! совершенно ясно, эти сведения мог дать только провокатор. Я долго думал, положение очень серьезно. Мы должны стоять на единственно-революционной точке зрения: - не должно быть забронированных имен и авторитетов. В опасности вся партия. Будем исходить из крайнего положения: - допустим, что каждый из нас в подозрении. Пусть выскажутся товарищи, может быть кто-нибудь подозревает определенно кого-нибудь?

Наступила ужасная тишина. Сидевшие рядом не смотрели друг на друга.

- Я не хочу скрыть своих подозрений, товарищи, - в тишину проговорил тихо Гоц, - может быть я совершаю преступление, но пусть рассудит суд, я должен сказать, что у меня есть основания подозревать одного члена партии.

Наступила гробовая тишина.

- Я подозреваю... Татарова... Тишина углубилась. Гоц понял: - подозрения разделены товарищами.