Азиатская книга

«Здесь могут быть такие, которые много слушали религиозные наставления, но еще не осознали; и такие, кто, хотя и осознал, тем не менее недостаточно крепко их усвоил. Но все те, кто на практике освоил учения, называемые Руководствами, применив их, встретятся лицом к лицу с первоосновным Ясным светом и, минуя промежуточные состояния, обретут нерожденную дхармакаю через Великий вертикальный ппуть…» Монах в головном уборе, похожем на панковский ирокез, бормочет не то молитву, не то мантру, не то заклинание, и звук его обертонного горлового чтения обволакивает тебя, вводит в транс. Кажется, именно в этом суть, которую я не мог ухватить, штудируя буддологию Щербатского. И потому все мои попытки читать «Бардо тхедол» в преддверии поездки были бессмысленны. Если не слышать звук, никакого представления, даже самого поверхностного, не получишь; все равно что пересказ музыкального произведения. Главное — звук, вибрации, варган голосовых связок. Главное — присутствие.

Дорога к монастырю идет вверх, не слишком крутой подъем, но у меня сразу начинается одышка. Эндорфины будут позже, а пока просто хочется упасть и лежать до обеда. Первое, что я вижу, когда мы подходим ближе, — это парусящиеся белые занавески в монастырских окнах. Дальше — лабиринт проходов, огороженных вездесущими булыжными стенками. В конце лабиринта — стена из молитвенных барабанов. Проходя мимо, необходимо крутануть каждый. Потом — каменные ступени, снова подъем. У входа в монастырь один из монахов раскочегаривает огромную глиняную печь — местный аналог тандыра. В этом монастыре проживают десять монахов. Стало быть, остальные девять — внутри, там, где горловое пение, бубны, трещотки, колокольчики и огромные альпийские горны «дунгчен». Нарастающая какофония буддийской церемонии. Удушающий запах благовоний, от которого кружится (и должна кружиться) голова. Зеркала, в которых видно прошлое, настоящее и будущее. Есть в этом монастыре даже музейный экспонат под стеклом: на вид — мохнатая скорлупа от кокосового ореха. Что это? Загадка. Долгое время считалось, что это кусок черепа и скальпа йети. В 80‐е годы экспертиза установила, что череп принадлежал не снежному человеку, а гималайскому медведю. Однако экспонат никуда не убрали. Подумаешь, экспертиза! Что такое экспертиза по сравнению с любимой легендой жителей Кхумджунга? Череп йети — их достояние, и его не отнимешь какой-то там экспертизой.

Из окна монастыря открывается вид на деревню, неожиданно напоминающий картину Брейгеля, хотя снега тут сейчас нет. В монастырской трапезной мы обедаем тхукпой (тибетский лагман). Когда мы после обеда снова выходим на тропу, Тшерин рассказывает о каких-то британских покорителях Эвереста, их судьбы и рекорды — из его запаса историй «на экспорт», сдобренных точными цифрами в невыносимом количестве. Меня жизнеописания британских альпинистов нисколько не интересуют, и я благодарен ему за то, что могу с чистой совестью отключиться, ничего не слушать — просто идти и дышать, вдох-выдох. Иду в полуотключке и в какой-то момент спотыкаюсь о распластавшегося на солнышке бездомного пса. Поразительно: пес остается неподвижен, только слегка поводит ухом, будто к нему подлетела муха.

— Видал? — спрашиваю у Шилпена, идущего рядом. Шилпен протягивает руку и на ходу запускает молитвенный барабан. Внутри барабана — листок с мантрой. Пока барабан крутится, мантра возносится к небесам.

— А что такого? — отзывается Шилпен. — Просто собака медитирует. Ей сейчас не до тебя.

Шилпен — мой добрый приятель и коллега по волонтерским проектам в Кении. Это он сподвиг меня на участие в гималайской авантюре Фреда Фишера. У Шилпена это уже второе восхождение: в прошлом году он с той же командой залез на Килиманджаро.

Кхумджунг, как и Намче-Базар, был разрушен и отстроен заново после землетрясения в 2015‐м. Строительство было частично проспонсировано Британским альпинистским советом. У них тут база, летняя школа. На стене здания школы — мемориальная табличка, а рядом — памятник какому-то знаменитому шерпу, погибшему в вертолетной катастрофе.