Азиатская книга

Меня поселили в Сололаки, на улице Дадиани, квартира на втором этаже, вход по лестнице из внутреннего дворика. Условия спартанские, но мне все годится. Жить не просто можно, а хорошо — с соседом Габриэлем, молодым американским писателем, наполовину евреем, наполовину гаитянцем. Он преподавал литературу в колониях для несовершеннолетних, жил на Гаити, куда отправился после землетрясения — помогать. Вышли на площадь Свободы, зашли там в первое попавшееся кафе, заказали хачапури, пхали, харчо, цены смешные, а количество такое, что хватило еще и на вечерний спонтанный прием гостей.

Вечером на фуршете в честь открытия Summer Literary Seminars в Доме писателя встретил старых знакомых — поэтов Звиада Ратиани и Шоту Иоташвили, с которыми общался на фестивале «Киевские лавры» в 2011‐м. После фуршета отправились к нам на Дадиани, прихватив семь бутылок вина (на закуску — оставшиеся с обеда пхали и хачапури). Красочная компания: грузинская команда в лице Шоты и Звиада; англоязычный сектор — мой сосед Габриэль, эфиопско-американская писательница Мааза Менгисте и пуэрто-риканская писательница Джакира Диас; от русскоязычной делегации — мы с Гандлевским. После возлияний и песнопений, когда грузинские и американские гости разбрелись по домам (завтра вставать, готовиться к семинарам), мы пошли слоняться по ночному Сололаки. Гуляли до пяти утра, заходили в круглосуточные хачапурные, выпивали там и общались с какими-то полубездомными старухами, колоритными попрошайками. Выныривали из подвалов на безлюдные, залитые лунным светом улицы, названные в честь грузинских поэтов. Асатиани, Леонидзе, Табидзе, Бараташвили… Сережа говорил: «Ты чувствуешь, как здесь красиво? Или ты в красоте не очень шаришь?» «Я-то не очень», — подыгрывал я. Невпопад вспомнил пастернаковский перевод из Бараташвили: «Это синий сизый дым мглы над именем моим». Больше из грузинской поэзии ничего не помню. «Плохо, что не помнишь, — сказал С., — вообще-то в XX веке было пять великих поэтических традиций: русская, польская, ирландская, испанская и грузинская».

Потом были еще прогулки — с грузинскими поэтами, с Линор, Инной Кулишовой и Маазой Менгисте. Посиделки в подвальчиках, точь-в-точь из любимого фильма «Листопад». Домашнее вино, неизведанные деликатесы вроде цоцхали или абхазури. Выступление с Линор и Гандлевским на Винзаводе. Семинар по автофикшну, три занятия в неделю. В моей группе — несколько студенток из американских программ MFA. Одна из них, родом откуда-то из Небраски, провела два года в Турции и теперь пишет об этом книгу. Чему я могу ее научить? Несу что-то про Сола Беллоу. Про свойства его прозы, перевернувшей мое представление о том, как можно писать. Кажется, все мимо, ее интересует другое. Давайте просто работать с текстом. Разбор полетов, нормальный формат workshop. «I feel like my work still needs to be workshopped, that’s what I am here for»[193]. Наши занятия проходят в тенистом садике Дома писателей — того самого, где в одной из комнат жил Мандельштам. И где Паоло Яшвили застрелился из пистолета, подаренного ему Тицианом Табидзе. Застрелился после того, как Табидзе объявили врагом народа, а от Яшвили потребовали публичного отречения. Но эта история, как и прочие местные истории, не имеет отношения к предмету наших занятий. Тбилиси — не более чем задник, красивый фон для напряженной работы над нетленкой. «I think in the first part of the story you’re working towards style, and in the second part you’re working towards depth»[194]. Профессиональный диалог будущих выпускниц программы MFA. They’re talking shop[195]. Я встреваю невпопад, снова поминаю Сола Беллоу, но Беллоу неактуален. Кстати, если уж говорить об автофикшне, не унимаюсь я, есть и другой автор, чья проза в свое время стала для меня откровением. Не говоря уже о стихах. И, между прочим, с этим автором вы знакомы лично. Вот прямо в эту минуту он дожидается меня у входа в Дом писателей, потому что после окончания нашего занятия мы с ним условились поехать в Давид-Гареджу. «It’s Sergey Gandlevsky, he is a great Russian author and one of my teachers»[196]. Хихикают, как школьницы: «Sergey? Oh, he’s pretty cute»[197].

Между тем Sergey и правда ждет меня у входа в Дом писателей. С ним — наш общий приятель Сережа Артюшков. Оба Сергея сердито поглядывают на часы. Нам ехать почти два часа, хорошо бы успеть засветло. Давид-Гареджа находится на самом юге страны, на границе с Азербайджаном. Монастырь, основанный в VI веке ассирийскими святыми отцами. Лавра и монашеские кельи, выдолбленные в скале. Наскальные фрески, пещерный скит, суровые монахи в длинных черных бородах и черных же рясах. Между Тбилиси и этой обителью — сто с лишним километров пустоты, но на полпути есть селение Удабно, где некий заезжий поляк открыл бар с холодным пивом и уютным двориком. Удабно — это удобно, перевалочный пункт посреди пустыни.