Азиатская книга

Три занятия в неделю, остальное время свободен. «Преподавать, сколько потребуется, а путешествовать — по максимуму». Следующая поездка — в Сигнахи, открыточно-живописный городок в горах, с панорамой Алазанской долины и долины Иори, с монастырем IV века и гробницей святой Нино, крестительницы Грузии, с музеем Пиросмани. Впрочем, ни монастыря, ни музея мы так и не увидели, потому что поездка была неважно организована и все вышло на редкость бестолково. Ехали тремя автобусами, по дороге заблудились (как так? водители-то местные!). В результате, приехав позже, чем было запланировано, решили усушить посещение монастыря в пользу дегустации вин у некоего Пола Родзянкова. Выгрузились из автобусов, и началось бессмысленное топтание на месте. Мы с Гандлевским плюнули, пошли пешком к его дому. Этот дом он купил когда-то в складчину с другом Аликом Дарчиашвили. По дороге зашли и к Родзянкову. Странный тип. Сначала я подумал: какой-нибудь серб или хорват, оказалось — американец, правнук того Родзянко, члена Думы и друга отца Набокова. Налил нам чачи. Раздражался по телефону, кричал «Ваш водитель — идиот, у меня нет времени вас ждать». По всему дому развешаны портреты Евтушенко — единственный поэт, которого он признает (при этом, кажется, не в курсе, что Евтушенко умер). Дом Гандлевского — длинная постройка — стоит на вершине горы, и с веранды, где мы потом пили вино в компании американских студентов, открывается вид на всю долину реки Иори. Это и было лучшим, что мы увидели. Красные крыши Сигнахи, небо, как бы зашкуренное добела там, где горы смыкаются с линией горизонта. Нечто вполне тосканское, а может, и получше, чем в il bel paese[200]. Но задерживаться нам нельзя, на повестке — дегустация кахетинских вин у Пола Родзянкова, который, как мы уже знаем, ждать не любит. Родзянков из тех, кто уверен, что сразу тебя раскусил и знает, как тебя развлечь. За вводными анекдотами следует популярная лекция об истории вина и вообще о происхождении человечества — от Люси, из Африки, где, как известно, ничего нет, одна пустыня, но вот этот первобытный человек шел-шел, срывал фрукты с деревьев, а где и тараканами питался, пока не дошел до Грузии, где сразу цивилизовался. «Встань, Мааза, покажи нам, как твои черные братья срывают фрукты и питаются тараканами…» Мааза растерянно встает, улыбается. Родзянков продолжает нести свой пьяно-расистский бред. «Пол, ну пожалуйста, не надо», — бормочет Миша Йоссель. Одна из тех ситуаций, когда очень резко становится очень противно. Надо уходить. Наспех попрощались, купили бутылку и пошли к автобусу. Вечером, вернувшись в Тбилиси, сидели с Гандлевским у него на балконе на улице Асатиани, пили вино и говорили о литературе, пока Мааза не вытянула нас на дискотеку-караоке, где мы горланили песни до трех утра.

Другая, куда более удачная дегустация кахетинского случилась на следующий день по дороге к Сухому мосту: прекрасная спонтанность. В скверике сидит группа мужчин вполне забулдыжного вида, на столе домашнее вино в пластмассовых бутылках, шашлыки, хачапури. У одного из них в руках гармонь. Собираются петь. Я остановился, нагло глазею. Они тут же отреагировали: «Присоединяйтесь, мы вас угостим». Налили вина в пластмассовый стаканчик и пустили его по кругу. «Извините, посуды у нас мало, зато вина много». Угощали бы и дальше («Да вы присаживайтесь!»), но мы застеснялись, заторопились, засомневались. Спасибо, но нам пора, нас на Сухом мосту уже ждут. Там барахолка, сувениры. У каждого продавца своя стратегия: один вечно сердит, мол, не хотите, не понимаете, насколько мой товар уникален, тогда отваливайте; другой рассказывает, что рог, который он продает за 25 лари, он сам купил за 20. В ассортименте все что угодно, от проигрывателей и бобинных магнитофонов до шашек, саблей и мечей. Много советской атрибутики. Рог изобилия — лучший подарок начальству. В 2018 году эта сувенирная «советскость» еще выжимала из меня остатки ностальгии по детству: да-да, подстаканник, да-да, пионерский значок. А в апреле 2022‐го ни о какой ностальгии не может быть и речи. Идя по тому же Сухому мосту и глядя на это мемориальное барахло, испытываешь только гадливость, как от пьяных речей Родзянкова. «Критический сентиментализм» из программного эссе Гандлевского остался в прошлом — вместе с другими привилегиями мирного времени. Даже к развалам с букинистикой, от которых в прежней жизни меня было не оттащить (в 2018‐м разжился здесь трехтомником Думбадзе и дореволюционным собранием сочинений Достоевского), сейчас не тянет.