Азиатская книга

— Почему? Там тоже ношу. У нас антисемитское правительство, но бытового антисемитизма всегда было очень мало. Не забывайте, что евреи жили в Иране еще при Ахеменидах, с тех пор как царь Кир вызволил нас из Вавилонского плена. Об этом и в Танахе написано. Книгу Эсфирь помните? Как вы думаете, на каком языке говорили Эсфирь с Мордехаем? Правильно, на фарси. Они, как и мы, были иранцами. Кир, когда евреев освободил, предложил им два варианта: вернуться в Палестину либо остаться в Иране и продолжать исповедовать иудаизм. Большинство тогда осталось. А мы и сейчас остались, хотя нынешняя власть — это, конечно, не Кир и даже не Ахашверош[225].

Я провел месячный курс лучевой терапии, после чего Шомрони-ханум и Шомрони-ага отбыли обратно в Тегеран. Два года спустя я получил от нее сообщение:

«Здравствуйте, доктор! Это Насрин Шомрони из Тегерана. Помните ли вы меня? Я лечилась у вас пару лет назад. Вы были отзывчивы и внимательны, мы с мужем вам очень благодарны».

«Здравствуйте, дорогая Насрин! Конечно, я вас помню и очень рад весточке. Как ваши дела?»

«У нас все хорошо, спасибо. Как вы? Лейла до сих пор в Нью-Йорке. Если вы ей напишете, она будет рада. Помню, как вы говорили с ней о литературе. Вот ее имейл… Шахин передает привет».

Лейла всегда сопровождала мать, когда та приходила на ЛТ, и мы действительно несколько раз говорили о литературе. Но наши беседы не были особенно содержательными: я слишком мало знал о персидской литературе, чтобы быть в состоянии хотя бы задавать ей, специалисту, осмысленные вопросы. В университете читал какие-то переводы из Саади, Руми и Хафиза — это обязательная часть обзорного курса «Мировая поэзия» для студентов литературного факультета. Но ничего из них не запомнил. Единственное, что отложилось, — это вступление нашего профессора, Дайен Кристиан: Персия — страна поэтов, там люди до сих пор совершают паломничество на могилы классиков, живших больше тысячи лет назад. Их стихи каждый иранец помнит наизусть, их цитируют в теле- и радиопередачах по любому поводу. «Можете ли вы себе представить, чтобы у нас ведущий ток-шоу запросто цитировал Чосера?» Помню этот риторический вопрос к залу и свою попутную мысль: интересно, почему всякая «империя зла» при ближайшем рассмотрении оказывается еще и «страной поэтов»?

— Скажите, Лейла, а правда, что каждый иранец помнит наизусть стихи средневековых персидских поэтов?

— Правда. У нас их километрами заставляют заучивать в школе. Но при этом запрещают «Буфе кур»[226] и прочую классику XX века.

— А правда, что «Диван Хафиза» используют для гадания?

— Да, есть такая традиция.

На этом мои познания, а вместе с ними и вопросы к специалисту закончились. Но я сделал мысленную пометку: посмотреть в гугле, что такое «Буфе кур», да и вообще почитать в «Википедии» про иранскую литературу.

Теперь же я решил подготовиться основательней: по пути на работу и с работы слушал аудиокнигу «Шахнаме». Прослушал первые два тома в переводе Липкина — оказалось невероятно увлекательно: Кей-Кавус, Сиявуш, война Ирана с Тураном, трагедия богатыря Рустама, который, сам того не зная, убил сына… На сей раз у меня будет что обсудить с Persian literature scholar… Но когда мы встретились в виллиджском кафе, Лейла готова была говорить о чем угодно, только не о классической персидской литературе.

— Лучше расскажите, что вы сейчас пишете. Вы ведь пишете, я правильно помню?.. А я недавно привела в порядок свои дневники. Я их начала писать, когда уезжала из Тегерана, и продолжала еще в тот момент, когда мама у вас лечилась. Сейчас перечитала и вот думаю: может, из этого можно было бы что-то сделать?.. Даже на английский несколько отрывков перевела. Хотите, пришлю?

Переведенные отрывки, которые она прислала, уместились на одной странице, и это был законченный рассказ — о детстве, о прощании с Тегераном, о любви к матери и страхе за нее. И о странном совпадении: дальняя рифма, перекличка событий через годы и страны. В центре переклички — стихотворение Пабло Неруды, которое Насрин читала Лейле накануне отъезда из Тегерана и на которое Лейла наткнулась в книжном магазинчике в Варшаве, много лет спустя: «Забери хоть воздух, но не забирай / дочь твою у меня…»