Азиатская книга

Несмотря на сложности с коммуникацией, мы успели узнать, откуда родом Садокат: из кишлака в Ургутском районе Узбекистана, на границе с Таджикистаном; из семьи табачных фермеров, старшая из троих детей. Вообще-то у них не принято, чтобы девушка училась в вузе, но отец у Садокат прогрессивный. Он разрешил ей поступить в Вестминстерский колледж в Ташкенте, а оттуда она по программе обмена попала в Америку. Проучилась здесь год и уже собиралась возвращаться домой, но тут, точнее, там случилась беда: ее младший брат рубил дрова, щепка попала ему в глаз. Повезли в Ташкент, там сделали операцию — неудачно. Занесли инфекцию. В результате глаз пришлось удалить. Через полгода удалось наконец добиться, чтобы ему поставили искусственный глаз. Все это, разумеется, отнюдь не бесплатно. Семья Садокат никогда не бедствовала, но оплачивать все операции в частных клиниках им сложно. Садокат решила задержаться в Америке, чтобы заработать денег, — благо ее студенческая виза позволяла ей оставаться в стране в течение трех лет. Работать не позволяла, но это не помеха: полстраны нанимает на работу нелегалов. Она проработала месяц уборщицей в гостинице, неделю — баристой в кафе, еще несколько недель — в магазине у бухарских евреев. Эта последняя работа оказалась самой тяжелой. Хозяева магазина — отец и сын. Сыну было лет пятьдесят, он был нервный, все время орал, даже на своего отца. Отцу — под восемьдесят. Он — «честный, но жадный». На все задирал цены. Помидоры по семь долларов фунт. Никто их не покупал. Они портились, и тогда он снижал цену до разумных пределов, но гнилые помидоры никто брать не станет. Сын обнаруживал партию сгнивших помидоров и орал сначала на Садокат, затем на старика, а затем снова на Садокат. Старик, в отличие от сына, никогда не орал. Он экзаменовал. «Садат, иди, дочка, сюда. Скажи, сколько это стоит? А это?» И попробуй только ошибиться.

Бедная Садокат! Вот и еще одна работа не выгорела.

— Прости, пожалуйста, мне очень неприятно это говорить… Но нам, по-видимому, все-таки придется с тобой расстаться. Ты очень хорошая. Просто мы с Аллой поняли, что нам нужна русскоязычная няня, иначе нам сложно.

Садокат не обижается. Улыбается, говорит успокаивающе:

— No problem. Я понимаю. Thank you for giving me a chance.

Теперь ей надо будет искать не только новую работу, но и жилье. Я говорю:

— Мы выезжаем из этой квартиры завтра утром, но наша аренда заканчивается только на следующей неделе. Если хочешь, можешь побыть здесь еще несколько дней, мы оставим тебе ключи. Или, наоборот, уехать с нами на Лонг-Айленд и пожить у нас там до тех пор, пока не найдешь себе квартиру.

Садокат предпочитает второй вариант. Ей будет страшно одной в пустой нью-йоркской квартире. Лучше она поедет с нами, поможет нам там распаковать все вещи и в течение двух-трех дней определится, что ей делать дальше. В Квинсе у нее есть знакомые, они помогут ей найти жилье. Два-три дня, не больше.

— Thank you, I am very lucky you are so kind.

Нет, повезло не ей, а нам. Это Садокат распаковала нам все вещи, предварительно устроив влажную уборку на новом месте. Это она умудрилась состряпать вкуснейший узбекский ужин из минимального запаса продуктов, привезенных из Квинса. Есть ли вероятность, что завтра она устроит потоп или спалит дом? Вероятность есть всегда, никто ни от чего не застрахован. Но от добра добра не ищут. Расколошматить холодильник может каждый. А язык, ну что язык, приспособимся как-нибудь.

— Садо, мы тут еще подумали… Если ты не против, мы бы хотели, чтобы ты осталась у нас. С языком как-нибудь разберемся.

— I am so happy!

Она прожила у нас год, и за этот год странное, двойственное впечатление, которое она произвела на меня в первые недели, только усилилось. С одной стороны, я никогда прежде так отчетливо не чувствовал, что имею дело с человеком с другой планеты. Даже африканцы, с которыми я жил в Гане, были в культурном отношении не то чтобы ближе, но как-то понятнее. Может быть, потому, что Гана поневоле впитала бытовую и духовную культуру колонизаторов из Англии — сильнее, чем родина Садокат впитала Советский Союз. Возможно, советизация и вовсе не коснулась ее родного кишлака. И при советской власти, и после нее они жили, как жили всегда: по своим непонятным мне правилам и представлениям. И в то же время никто никогда не вызывал у меня такого моментального, безоговорочного доверия, как Садо. Она могла бы спалить дом или устроить потоп (Алка не ошиблась: в некоторых вещах наша няня и правда была неумехой), но ее искренность, порядочность, чистота побуждений не подлежали сомнению. При всей культурной непостижимости в ней не было ничего чужого, она с самого начала ощущалась абсолютно своей. Родной человек с другой планеты.