Азиатская книга

Утром после обильного завтрака («Попробуй, Саша-акя, самса, лепешка, дыня…») Ташкент начинается со спального района, где все одновременно и экзотично-непривычное, и до боли знакомое из советского детства: дома, подъезды, «Жигули»… По краям дороги стоят грузовики с арбузами и дынями из Хорезма. В желтых бочках — квас и айран. Попробуй айран, Саша-акя, Алла-апа, попробуй гужа. Я акя, а Алла — апа, сестра. По спальному району гулять приятно. Все новое, чистое и блестящее на солнце. Новостройки. А между ними лужок, где пасутся коровы. Хорошо, что он есть, этот лужок. И что все вывески — на умопомрачительной смеси русского с узбекским. И что человек в трениках и чуть ли не с беломориной в зубах протирает свою бежевую «пятерку» (точно такая же машина была и у нас в Москве, когда я был маленьким) под огромным щитом, на котором девушка в хиджабе рекламирует немецкий стиральный порошок. Органичное сочетание несочетаемых элементов почему-то радует глаз. Как и архитектура в центре города: помесь советского коробочного зодчества с восточным белокаменным великолепием. По широкой улице течет поток машин белого цвета. Почему все машины в Ташкенте белые? Потому что жара. Белый цвет отталкивает солнечные лучи. Но и он не помогает, особенно когда стоишь в пробке. Лучше передвигаться по городу на метро. Метро — красивое, чистое, не уступает московскому. Одна из достопримечательностей Ташкента. Я разглядываю других пассажиров. Женщины в традиционных платьях и косынках, а рядом с ними — бизнесвуман в офисном костюме из блейзера и мини-юбки. Тех, что в косынках, разглядывать интересней. Если в Китае женщины всегда выглядят много младше своих лет, то в Узбекистане наоборот. Смотришь на тетушку в летах и вдруг понимаешь, что она младше тебя. Не то чтобы я был юн, но все же… Почему так? Из-за одежды (косынки, длинные платья), из‐за золотых зубов или из‐за места, отведенного им в жизни? Ответ на такие вопросы всегда один: нет ничего скучней и глупей, чем белый турист, судящий обо всем со своей невысокой колокольни. Иностранец, наивно восторгающийся всем, что видит, смешон; но тот, кто, ничего толком не понимая, настроен на критику, нелеп вдвойне. Если выбирать из этих двух, я хотел бы быть восторженным идиотом, хоть это и не всегда получается. Впрочем, здесь-то, в этом городе, в этом метро, есть чем восхищаться. Например, тем, что здесь, в отличие от Нью-Йорка, старикам и женщинам с детьми всегда уступают место. Или самим видом метро — тоже разительный контраст с Нью-Йорком. Вот станция «Алишера Навои», украшенная фресками, барельефом со сценами из произведений классика. «О, это же Лейли и Меджнун!» — восклицаю я, гордясь своими неожиданными (для меня самого) познаниями. «Yes! — с готовностью подхватывает Садо. — А вот там „Садди Искандарий“, а там „Фархад и Ширин“!» «Кстати, а когда Навои жил?» — спрашиваю я, обнаруживая предел своих познаний. «С 1441‐го по 1501‐й, — с готовностью отвечает Садо. — Он был современником Амира Темура».

Амир Темур, он же Тамерлан, — основа всех основ, символ узбекского национального самосознания. В центре мы перво-наперво посетили музей Амира Темура, но он оказался закрыт. Тогда мы отдали должное памятнику Амиру Темуру, посидели в сквере его имени и уж потом с чистой совестью отправились осматривать другие достопримечательности. Заглянули в Музей искусств, побывали на выставке современного ташкентского художника Василия Луконина. Гуляли по одному из бесчисленных парков Ташкента с обязательной спортивно-развлекательной программой: тир, столы для пинг-понга, велопрокат. Постреляли в молоко, помахали ракетками, погоняли на великах. Бихруз всячески давал понять, что хочет играть с Соней, но Соня была неприступна: он ведь младше ее на год и ниже на три головы. Мелюзга, словом. «А ты заметила, Сонечка, что он в свои семь лет очень самостоятельный? Сегодня с утра это он сбегал в магазин за продуктами нам к завтраку. А в обед сам выбрал на базаре арбуз». Но Соня не впечатлена: тот арбуз был размером с Бихруза, и он, как ни пыхтел, не смог его унести, пришлось звать на помощь старших.