Азиатская книга

Что до фруктов, они тут и правда самые вкусные на свете. Да и вообще удивительно: с одной стороны, суперсовременный Ташкент-Сити, с другой — повозки, запряженные осликами, и коровы, пасущиеся между новостройками. Тут как бы и СССР, и Африка одновременно (понимаю, что у большинства русскоговорящих людей в жизни сначала случается Средняя Азия, а потом уже Африка, и второе где-то может напоминать им первое; у меня же в силу биографической специфики все наоборот). Вечером гуляли у Садо возле дома, и эта атмосфера neighborhood (вечер, все высыпают на улицу, раскочегаривают мангалы), a главное — этот особый, не поддающийся описанию сладковатый запах тропиков, дыма, чего-то строительнного и чего-то съестного так поразительно напомнил город Кейп-Кост, где я жил и работал двенадцать лет назад. И сейчас тоже напоминает, пока мы едем на машине из Ташкента в Самарканд. За окном мелькают яблоневые сады, виноградники, поля, где растут подсолнухи, кукуруза, хлопок. Край изобилия и плодородия. И я с удивлением думаю о том, что все это в гораздо большей степени напоминает Западную Африку, чем соседний степной Казахстан. Не только природа, но и эти палатки по краям дороги, женщины в чадрах, повозки с осликами, маршрутки «шевроле дамас» — приталенный вариант ганского «тро-тро» с рекламой или цитатой из Священного Писания на заднем стекле. Люди в замысловатых ярких нарядах, сидящие на земле в тени деревьев. Старшие дети, таскающие младших на спине. Словом, выезжая за пределы Ташкента, ты попадаешь из СССР сразу в Гану. Гана с советскими машинами и русскими вывесками. Впрочем, этих «лад», приветов из 80‐х, и в Африке много. Что же касается вывесок, они тут особого толка. Вольная орфография, взаимозаменяемость «а» и «о», обусловленная, кажется, не столько малограмотностью, сколько расхождениями между орфографическими нормами по-русски и по-узбекски: Тошкент, сомса, айрон, чойхона… Русско-узбекский суржик: «Продаются таврузы и дыни». Но самое примечательное — русские надписи латиницей, которую не так давно приняли в качестве официальной узбекской письменности. «Zamena masla», «Kontachnaya svarka». Так и я, бывает, пишу в телефон латиницей на скорую руку, когда нет времени переключить клавиатуру на русский шрифт. Но «zamena masla» — не предел, попадаются надписи еще страннее: «Zhalyuzi i телефоны». Или: «Ош, сомса, perashki». Словом, полная каша (не плов, но шавля!). И это, кстати сказать, тоже очень напоминает Гану — смешные вывески на смеси английского с чви. Возможно, житель Узбекистана, читая мои беспрестанные сравнения с Ганой, оскорбился бы — и зря. Гана для меня — до сих пор и навсегда одно из любимых мест на земле. Так что это комплимент, способ сказать: как я рад, что мы приехали и что смогли привезти сюда Соню. Главное сходство с Ганой — тот избыток человеческого тепла, заботы, искреннего радушия, которым нас окружили здесь Садо и ее семья. Вот что хотелось бы никогда не забыть.

Впрочем, соблазн сравнений всегда велик, и важно не слишком поддаваться ему, не увлекаться. Так мой друг Прашант, с которым я путешествовал по Эфиопии, во всем находил сходства с родной Индией и, полностью сосредоточившись на этих сходствах, кажется, пропустил саму Эфиопию. Было бы обидно. Тем более что я всю жизнь мечтал об этой части света. Африку исколесил вдоль и поперек, а здесь впервые, и эта новизна — часть Большого Ирана. Я как человек литературоцентричный уже много лет очарован Персией. В юности зачитывался их средневековой классикой (все эти рубаи, касыды и газели), а уже во взрослом возрасте — мощнейшей иранской прозой ХX века. Не знаю, доведется ли мне, русскому американцу, когда-нибудь побывать в самом Иране. Нынешняя геополитическая ситуация делает это фактически невозможным, и улучшений в обозримом будущем не предвидится. Но Узбекистан, который мелькает сейчас за окном машины, и Таджикистан, в который мы собираемся поехать завтра или послезавтра, — это не просто close enough, это и есть то самое. Архитектурное великолепие Самарканда и Бухары, Зеравшанская долина, Пенджикент, горная обитель и окруженный кипарисами мавзолей с голубым куполом, где находится гробница Рудаки. Раствориться в этом созерцательном счастье, все еще не веря до конца, что я здесь, но уже и не клюя на приманку сравнений с известным. Река Сырдарья. Странно, что все это было здесь и выглядело так всегда — и когда я советским школьником читал в учебниках про Сырдарью, про хлопкоробов и строительство коммунизма в Узбекской ССР. А настоящая Сырдарья продолжала течь, как текла испокон веков, помимо советской школьной программы и моих представлений обо всем этом, и хлопок назывался «пахта», а белый аист, гнездящийся на берегах Сырдарьи, назывался «лайлак».