Азиатская книга

Субботним вечером вокруг черепашьего озера гуляют толпы народу. На тротуаре выставлены в два ряда низенькие пластмассовые табуретки вроде тех, что бывают в бане. Кто устал, может присесть. Ту же миниатюрную мебель — синие пластмассовые табуретки и столики, которые пришлись бы по размеру разве что маленьким детям, — я увижу во французском квартале, рядом с кафешками, где подают фо бо и французские багеты со свининой, квашеной редькой и острым соусом. Посетители рассаживаются за этими крохотными столиками, на банных табуретках. Собственно, наличие мебели обнаруживается только при ближайшем рассмотрении; издали кажется, что сидят на корточках. Ничего удивительного тут нет: традиционная вьетнамская мебель — это топчан «сап»; еду испокон веков подавали на подносах «мам», которые ставили прямо на землю. Это французы, привезшие сюда католицизм, латинский алфавит, колониальную архитектуру с ее колоннами и балюстрадами, платья с глубоким декольте, багеты и кофе, заодно притащили столы и стулья. Вьетнамцы восприняли все это, но внесли необходимую правку.

Сама башня Черепахи залита яичным прожекторным светом. Она расположена на маленьком островке, окруженном кувшинками. Если бы существовал памятник Тортилле из «Буратино», он должен был бы выглядеть примерно так. Островок посреди озера, чей покой не тревожат ни моторки, ни катамараны. Хоанкьем — не для купания и не для лодочных прогулок, а для созерцания. Над храмом Нефритовой горы реет флаг, камфорно-ментоловая золотая звездочка на алом фоне. У входа в храм — зооморфный вазон, покорно подставивший спину курительным палочкам, и кадка с плодами помело, излюбленным лакомством черепахи-покровительницы. Квартира, где мы остановились, находится через дорогу от этих достопримечательностей, в четырехэтажном таунхаусе, первый этаж которого занимает галерея с очень буддийским названием Empty Wall Gallery.

Наутро никаких табуреток уже не видать, но жизнь вокруг черепашьего озера все еще кипит: воскресенье. Кто-то играет в бадминтон, кто-то занимается ушу, кто-то делает свадебные фото на фоне восковой скульптуры дракона, кто-то даже танцует танго. Велорикши и уличные массажисты скучают в ожидании клиентов. Торговка в конической шляпе (той самой!) несет коромысло с двумя судками, наполненными сахарным тростником. «What does one do with this sugarcane?»[71] — спрашиваю у нее. Отвечает не то по-английски, не то по-вьетнамски: «тью», то бишь «chew»[72]. Другая торговка сражается с тяжелым оцинкованным баком. Пыхтя, вытаскивает его из лавки на тротуар. Эта картина мне знакома: в Нью-Йорке точно такие же баки точно так же по утрам выставляют на бровку в ожидании мусоровоза. Но когда торговка поднимает крышку, оказывается, что под ней — дымящиеся рисовые пампушки. Стало быть, эта ржавая бочка вовсе не мусорный бак, а жаровня. Следом из лавки выкатывается стеклянный шкаф с еще не разогретыми партиями пампушек. Мимо течет нескончаемый утренний поток мопедов. В Ханое это главное транспортное средство. Как переходить через дорогу? На светофоры надеяться не приходится: их тут мало, и никто не обращает на них внимания. Единственный способ — вклиниваться в этот нескончаемый поток, идти напролом, уповая на то, что мопед — не трамвай, объедет. Вот один из мопедистов притормаживает возле пампушек. На нем футболка с трогательной надписью «Best Dad». Крышка приподнимается, и нас обдает аппетитным паром. Пора позавтракать. Мы заходим в первое попавшееся кафе, садимся за столик рядом с обязательной домашней божницей (киот в виде маленького храма, украшенный новогодними лампочками; внутри — розовощекие фарфоровые бодхисаттвы, красные вымпелы с золотой вышивкой, электрические свечи). Над нами — клетка с попугаем. Попугай тараторит что-то по-вьетнамски. Возможно, оглашает меню. Не удивлюсь, если он и заказы принимает. Два кофе и две пампушки, пожалуйста.

После завтрака мы берем напрокат велосипеды и едем колесить по городу, начиная с французского квартала к юго-востоку от черепашьего озера. Широкие проспекты и площади, постройки в стиле необарокко. Артефакты колониальной эпохи. Сто лет назад здесь, как и всюду, докуда дотянулась французская экспансия, от Абиджана до Мартиники, строили свой маленький Париж. Сровняв с землей несколько древних храмов и часть градообразующей крепости, воздвигли на их месте провинциальную реплику европейской метрополии. Улица Чан Тьен — подобие Елисейских Полей, барочный оперный театр — подражание парижской Гранд-Опера. И, конечно, Нотр-Дам-де-Ханой, он же собор Святого Иосифа — приталенная копия прославленного собора на левом берегу Сены. Широкие улицы, пересекающиеся под острым углом, длинные трехэтажные дома в парижском стиле (в прошлом — резиденции французских подданных). Кажется, все это и правда строил какой-то ученик Османа.