Азиатская книга

Вид с моста был бы вовсе непригляден, если бы не знаменитая керамическая стена: она начинается здесь, рядом с пирсом, и убегает вдаль, задавшись единственной целью — попасть в Книгу рекордов Гиннесса. Самая длинная керамическая стена в мире. Четыре с лишним километра расписной мозаики, сложенной художниками из Германии, Франции, России, Италии, Великобритании и Южной Кореи. Удивительная стилистическая мешанина — от кубофутуризма до граффити в духе Баскии, от ларионовского и гончаровского примитивизма до механических фигур Леже. То есть все, что идеолог и отец коммунистического Вьетнама Чыонг Тинь называл «безвкусными грибами, растущими на прогнившей древесине империализма». В этой безвкусице — свобода. Ехать и ехать вдоль этой керамической стены, в одном потоке с мопедами, мимо красных знамен и гигиенических масок, мимо странной архитектуры трехэтажных корпусов, соединенных короткими переходами, словно бы вставленных друг в друга, как телескопные трубы; мимо заливных полей и тропических зарослей; мимо продавцов лимонада и арахиса, сидящих в тени раскидистого хлопкового дерева; мимо босоногого футбола на пустыре и спящих в повозках рикш, чьи лица скрыты от мира коническими шляпами. «Мимо мира и Рима мимо…» Привязанная к столбу хлопчатобумажная лента взвивается драконом от порыва теплого ветра. Хлопает, силится оторваться и наконец рвется. Лети, лети.

Обедаем в старом квартале, на пластмассовых табуретках. Хозяйка сидит за колченогим столиком, на котором выставлена целая батарея бутылок с загадочными вьетнамскими соусами. Один из них — рыбный, это точно. Ныокмам, соус из ферментированных анчоусов, главный ингредиент вьетнамской кухни и один из главных домашних запахов в любом вьетнамском доме (другие — запах мясного бульона с бадьяном и запах тигрового бальзама, той самой «звездочки»). Для неискушенного европейца ферментированная рыба так же отвратительна, как для вьетнамца — сыр. Я же люблю и то и другое. «Люблю все отвратительное», как говорит мой друг Боря Лейви. Я жаждал аутентичности, и вот она: стеклянный шкафчик, а в нем — куски жареного жирного мяса с корочкой, как у молочного поросенка. Спрашиваю: что это за мясо? Объясняю на пальцах, что свинину я не ем. Хрю-хрю — хонг![76] Хорошо, что хозяйка немножко знает по-английски. Иначе далеко бы я уехал со своим «хрю-хрю», по-вьетнамски-то свинья наверняка издает какие-то совсем другие звуки. Но хозяйка все понимает. Смеется: это не хрю-хрю. А что? Гав-гав. Собачатина? Dog? Yes, dog. Very healthy, very tasty. Не я ли хорохорился, что готов попробовать любую местную пищу? Главное, чтоб настоящее, а не разбавленное для туристов. Стало быть, свинина — хонг, а все остальное — ванг[77]. Помню, как корейские знакомые объясняли: это не друг человека, а специальная порода, которую разводят исключительно для употребления в пищу. Жирное мясо, с очень сильным и очень своеобразным духом. Можно даже сказать, по-своему вкусно, если не знать, что это такое.

После обеда — вторая часть ханойского велопробега: озеро Тэй, место битвы между драконом Лаком Лонг Куаном и девятихвостой лисицей-оборотнем. В китайской мифологии эта демоническая лиса зовется хули-цзин, в японской — кицунэ, в корейской — кумихо. Словом, она не местная. А вот Лак Лонг Куан — исконно вьетнамский персонаж, хунгвыонг[78], первопредок вьетов, научивший их выращивать рис и разводить шелкопрядов. Значит, и тут речь об обороне от чужеземных захватчиков. В той древней битве победил, надо думать, дракон-первопредок, но от заморской лисицы так просто не избавиться: возвращается раз за разом. Вот и сейчас резиденции вокруг озера заселены в основном экспатами. Тесное нагромождение башенок на горизонте отражается в озерной воде, как на картине Дали, где лебеди превращаются в слонов. Отраженные башни выглядят пещерными сталактитами. Но сталактиты будут потом, в другой части Вьетнама. Здесь же, в окрестностях Западного озера, находится знаменитая красная пагода Чанкуок, окруженная разноцветными молитвенными флажками, а чуть поодаль — древний храм Куантхань. Некоторые из экспатских резиденций обнесены заборами. Посторонним, стало быть, вход воспрещен. Тропическая листва пробивается сквозь ограду, как нагрудная поросль из-под рубахи у мужчины, живущего на противоположном, волосатом конце Азии.

Кто-то из знакомых, побывавших в Ханое до меня, сказал, что этот город — «прошлое Китая». Большая часть его сплошь состоит из обветшалых трехэтажных построек, узких улочек-барахолок и двориков с бельем на веревках; из бесконечного потока мопедов и велорикш. В этой затрапезности — и обаяние Ханоя, и его утомительность. Нищета, но не африканская и не индийская, не бросающаяся к тебе с возгласами «мистер, дай денег», а куда более сдержанная, гордо отчужденная.