Азиатская книга

В другой раз, когда мы всей семьей заболели ковидом, Мехди лечил нас супом аш-э реште, бухнув в него неимоверное количество имбиря и куркумы. При этом он долго и не слишком доходчиво объяснял что-то про иранскую концепцию холодной и горячей еды, детище непревзойденного Авиценны. Великий философ и врач Средневековья выделял четыре «мизаджа»: холодный, горячий, сухой и влажный. Эти элементы определяют как человека, так и еду, которой он питается. Организм каждого человека содержит мизаджи в том или ином соотношении. Задача врача состоит в том, чтобы точно определить мизаджевый тип пациента, обнаружить дисбаланс, если таковой имеется, и предписать правильные продукты питания. Удивительно: система, изобретенная Авиценной одиннадцать веков назад, настолько прочно вошла в персидскую бытовую культуру, что и в современном Иране каждый взрослый человек назубок знает, к какому мизаджу относится любой продукт. Холодные влажные: айран, рыба, лимон, огурец, шпинат… Холодные сухие: мушмула, чечевица, кинза, говядина… Теплые сухие: хурма, баклажаны, шафран, базилик… Теплые влажные: инжир, кабачок, баранина, яйца… Никакой очевидной логики тут не прослеживается, и, казалось бы, запомнить бесконечный список продуктов в каждой категории невозможно. Но у иранцев от зубов отскакивает.

Итак, во время ковида – аш-э реште с куркумой. А в жаркий летний вечер – абдог хиар, холодный суп на кефире с чесноком, укропом, зеленым луком, грецкими орехами и изюмом. Экзотический вариант окрошки. Крепко усвоив, что иранская культура – воплощение Другого, ты ждешь экзотики, готов к ней и не удивляешься, принимая ее как данность. Удивляют, наоборот, сближения. Например, когда узнаешь, что в каждом персидском доме есть самовар. «Йеливан чай мель дорид? – Аге лотф конид»235. Как будет на фарси «самовар»? Так и будет: самовар. Другие знакомые слова, неожиданно выпадающие, как закладки, из иностранного словаря: «салат оливье», «пирожки», «котлеты». Все это – традиционные блюда иранской кухни. «Другое» оказывается куда ближе, чем можно было предположить. Вот пирожки, вот соленья. Правда, персидские соленья имеют мало общего с русскими (вместо привычной квашеной капусты и помидоров – черный чеснок «сир-торши», квашеный лук и прочая невидаль). Да и персидские котлеты заметно отличаются от бабушкиных: в них, как и в персидскую долму, добавляют чечевицу в пропорции один к одному с мясом. Зато салат оливье вполне похож на себя. Пирожки тоже в целом узнаваемы. Узнаваемо и праздничное блюдо «озунбрун»: осетрина (Каспий как-никак). Но обольщаться на предмет гастрономических параллелей все же не стоит: при всех пересечениях русская кухня для иранцев – самая что ни на есть экзотика. Когда я впервые приготовил для семьи Мехди традиционнный русский ужин, его мать бросилась фотографировать диковинные яства (селедка, щи, гречневая каша, брусничный морс), чтобы потом рассказывать и показывать родным в Тегеране. «Мама говорит, что ничего более странного в жизни не пробовала».

Любовь к еде не то чтобы заменила моему другу любовь к спорту, но как бы уравновесила ее. Теперь он выглядит как толстый атлет. И хотя он больше не тягает штангу, тяга к физическим нагрузкам никуда не делась. Заядлый походник, он готов в любой момент сорваться с места. Наспех собрав рюкзаки, упаковать семью во внедорожник «субару» и отправиться в какую-нибудь канадскую или пенсильванскую глушь. Часами бродить по лесам и горам, а вечером разбить лагерь на лоне природы, развести костер и, хлебнув лишнего из походной фляги, подбивать друзей-собутыльников на состязание: кто больше раз отожмется.

Сегодня ни до Канады, ни до Пенсильвании нам не добраться. «Но горка в Колд-Спринг-Харборе – это тоже неплохо», – утешает не то меня, не то самого себя Мехди. Он забирается на эту горку всякий раз, когда пребывает в растрепанных чувствах или когда ему нужно подумать о науке. При этом он предусмотрительно берет с собой диктофон. Лезть в гору, через одышку наговаривая на диктофон внезапные озарения, – в этом он весь. Мне этот подход очень созвучен. Одышка с диктофоном. За три с половиной часа на горе мы додумываем все, чего нам не хватало. Вечером дописываем основную часть гранта, уже ни на что не отвлекаясь, пока в соседней комнате мать Мехди читает детям «Хезаройек шаб» – персидские сказки на ночь. Скоро все уснут. После горки в Колд-Спринг-Харборе я и сам мечтаю принять горизонтальное положение. Если бы не крепкий иранский чай, я бы сейчас отрубился прямо тут, за рабочим столом. Может, и мне приснились бы герои восточных сказок, дивы, джинны и пери, быстроногий конь Рахш и волшебная птица Симург, визири, гулямы, мобеды и дервиши, дружно колдующие над мультиплексной иммуногистохимией… «Эй, а ну не спать! Пойдем прогуляемся до Джордан-маркета, купим халвы к чаю».

Джордан-маркет – иранский продовольственный магазин через дорогу от дома Мехди. Мы наведываемся туда чуть ли не всякий раз, когда я прихожу к ним в гости. И всякий раз Мехди сообщает мне по большому секрету, что недолюбливает владельцев магазина.