Азиль

Мальчишка слушается. Пока полицаи в четыре руки обыскивают его, он молча смотрит на окна Собора. Нашла ли Вероника отца Ланглу? А если его нет на месте? Священник часто уходит навещать больных прихожан. И вполне может быть сейчас где-то в трущобах. От этой мысли Жилю становится не по себе.

– Чт-то я вам сд-делал? – тянет он плаксиво. – Отпустите…

– Ты чего, крыса помойная, тут шастаешь?

Пинок по голени, тычок автоматом между лопаток – и мальчишка падает на колени. Тяжёлый ботинок опускается на пальцы правой руки, но Жиль шустро убирает ладонь, хватается за серые брюки полицейского.

– Я ничего н-не нарушал, я п-просто испугался и п-побежал… – умоляюще ноет он.

– А приятель твой где?

– Убежал.

– А кровь на плече откуда?

Ему даже ответить не дают – ботинок бьёт в беззащитный бок, заставляет скорчиться в траве, ловя ртом воздух. Полицаи смотрят на него сверху вниз, будто ждут, когда он шевельнётся, чтобы добавить ещё.

– Месье, что здесь происходит? – раздаётся над головой грозный мужской голос, который Жиль узнал бы из тысячи.

Ноги в тяжёлых ботинках тут же отходят в сторону. Жиль кое-как встаёт на четвереньки, поднимает голову. Дверь чёрного хода открыта нараспашку. На пороге стоит отец Ксавье, и из-за его спины выглядывает десяток любопытных детских лиц.

– Бродяжку поймали, отец Ланглу, – уверенно рапортует старший из тройки полицаев. – Видимо, лазутчик повстанцев. С фильтром-то – точно не из вашего круга.

Ксавье подходит, осторожно подхватывает Жиля под мышки, помогает подняться.

– Ты как, сынок? Цел? – обеспокоенно спрашивает он.

Жиль кивает. Полицейские мнутся с ноги на ногу, потом старший открывает рот, чтобы что-то сказать, но рык Ксавье не даёт ему и слова вставить:

– Повстанцев своих на улицах ловите! А здесь дом Божий! И за его стенами сейчас – более трёхсот таких вот мальчишек и девчонок от трёх до пятнадцати лет! И все они не из нашего круга, а из трущоб, которые вы разносите в каменное крошево!

Все три серых мундира багровеют ушами, мямлят невнятные извинения. Отец Ланглу награждает их тяжёлым взглядом и продолжает:

– Если вы – стражи народа и порядка, а не вооружённая банда, помогите детям. Приведите тех, кто остался без крова и родных. Я не прошу еды и вещей, я призываю позаботиться о тех, ради кого вы вышли с оружием на улицы.

– Ну извините, – разводит руками старший. – Этот тоже ваш?

– Мой.

Вслед за этим коротким словом, прозвучавшим уже из Собора, дверь перед полицейскими с грохотом закрывается. Шумно гремит по скобам засов. Всё, разговор окончен. Серым мундирам остаётся только уйти.

А по ту сторону двери Жиля бережно обнимают Ксавье и Вероника.

– Оп-пять ревела? – строго спрашивает Жиль, трогая пальцем мокрую щёку сестры.

Веро кивает, смеётся тихонько. Вокруг толпятся любопытные дети, галдят, дёргают священника за длинные полы сутаны. Ксавье что-то отвечает невпопад, а сам смотрит на Веронику и Жиля.

– Всё будет хорошо, – шепчет она, прижимаясь щекой к плечу брата. – Теперь всё обязательно будет хорошо…

Ксавье уводит их за собой, остановившись только чтобы закрыть окно на втором этаже и опустить металлические ставни.

– Теперь, когда ты дома, мы это окно забаррикадируем, – говорит он Жилю. – Собор теперь сам себе крепость. У нас самый надёжный дом, верно, ребята?

– Да-аааа! – верещит малышня, прыгая вокруг священника.

– Отк-куда столько детей? – ошарашенно спрашивает Жиль. – Их п-правда триста?!

– Больше. Люди приводят. У большинства есть родители, которые боятся за них. Это дети Третьего круга. Здесь они нашли спокойный угол и пищу. Я обещал заботиться о них, пока жив, – рассказывает Ксавье, не спеша шагая по коридорам. – Старшие помогают мне с маленькими, стираем и еду готовим сообща. Заодно укрепляем Собор. Мне помогают студенты. Ректор распустил Университет, но часть ребят осталась.

– Отк-куда еда на всех?

Ксавье оборачивается и твёрдо говорит:

– Еда. Оружие. Медикаменты. Вода. Электричество. Это есть, и всем хватит. Достаточно вопросов, Жиль. Пойдём в медблок, я займусь твоим плечом. Веточка?

– Я с вами, – поспешно отвечает она.

В медблоке от яркой белизны слезятся глаза. Жиль сидит на кушетке, сутулясь, и с опаской наблюдает, как Ксавье пинцетом вытягивает из металлического ящичка какие-то инструменты и мотушку ниток. Вероника держит Жиля за руку, которую не выпускает ни на секунду с момента, как закрылась дверь чёрного хода.

– Расскажи, – просит она после того, как отец Ланглу обрабатывает её разбитую губу. – Я восемь лет тебя оплакивала, Жиль. А ты живой.

Жиль упрямо качает головой, спускает с плеч лямки штанов. Вероника помогает ему снять безрукавку. Спина мальчишки – сплошной старый ожог, покрытый ссадинами и лиловыми синяками. Священник мрачно рассматривает грубый шов на плече, быстро обрабатывает его вонючей прозрачной жижицей.

– Почему ты позволил себя бить? – сурово спрашивает он. – Не я ли учил тебя, как вести себя в толпе?

– Я защищал д-девушку, – цедит мальчишка сквозь стиснутые зубы.

– Ту самую, из-за которой ты в банде остаёшься? Японку Акеми?