Азиль

– Объясняйся, – шёпотом говорит она.

Жиль молчит, обдумывая, что собирается сказать. Тишина быстро становится Акеми в тягость.

– Хватит время тянуть! – шипит она.

– Я не м-мог иначе, Акеми, – решается наконец Жиль. – Это м-моя сестра.

– Чего-оо?!

– Угу. М-моё настоящее имя – Жиль Б-бойер. Я в-врал, к-когда говорил, что н-не помню, откуда шрамы. Я д-должен был сгореть вместе со своими род-дителями в-восемь лет назад. Мой отец б-был С-советником.

– Я помню эту историю. – В голосе Акеми скользит задумчивость, будто она прислушивается не только к Жилю, но и к чему-то внутри себя. – Когда сгорел электромобиль после свадьбы… Так, ну-ка! Ты шпион?!

– Д-дура, – выдыхает Жиль. – Какая же ты д-дура… К-как же он т-тебе мозги засрал…

Он говорит. Медленно, заикаясь сильнее обычного. Рассказывает свою историю. Акеми слушает, и с каждой следующей фразой ей становится всё больнее и страшнее.

– Как же ты жил всё это время… Что ж мы натворили… – всхлипывает она, когда Жиль смолкает. – И что ж теперь будет?

Жиль сползает с бельевой горы, выглядывает из-за угла, смотрит в сторону входа в прачечную. Акеми становится рядом с ним, касается пальцев опущенной руки. Она знает, что именно хочет произнести, но совсем не знает, как начать говорить.

– Ты сп-просила, как я жил. Это не т-так важно. В-важнее сейчас, что жил я т-тобой, – тихо говорит Жиль, глядя на пятно света, падающего из маленького оконца. – Т-ты можешь не д-доверять, да. Я м-мог бы убить тебя или К-клермона, но я этого не… Т-твой выбор – это тоже т-ты. А ты… Ты так же св-вободна, как я. И в-врагом я т-тебе не стану. Никогда.

Он ведёт кончиками пальцев по её запястью вверх, почти не касаясь. А дойдя до плеч, порывисто обнимает девушку, прижимает к себе. Ладони Акеми ныряют под безрукавку, скользят вверх – туда, где колотится как сумасшедшее сердце под тонкими рёбрами.

– Не отпускай, – выдыхает Акеми, развязывая пояс на его штанах. – Вот мой выбор.

– Н-не отпущу, – обещает он.

Развешенные на просушку влажные простыни чуть колышутся от сквозняка из приоткрытого оконца. По ту сторону простыни – лёгкая живая тень. Жиль улыбается, водит рукой там, где под белизной ткани угадывается округлое плечо, щекочет горячую даже сквозь простыню ладонь. Акеми прихватывает его пальцы губами, выдыхает долго.

– За мной…

Его рука неотступно следует за её ладонью, исследуя сквозь тонкую ткань упругое, такое желанное тело. Пальцы поглаживают шею, с нажимом скользят ниже, вздрогнув, останавливаются на твёрдых, натягивающих ткань сосках. Акеми вскрикивает, когда Жиль приникает к ним ртом и жадно прикусывает, ищет его ладонь, направляет ниже. Простыня падает – и под руками мальчишки нежная кожа бёдер девушки, и пальцы касаются горячего, влажного. Акеми отступает на шаг, раскинув руки, валится на гору чистого белья.

– Иди сюда, – шепчет она. – Ну ты чего?

Жиль медлит, смотрит на неё поблёскивающими в полутьме глазами. Взгляд дикий, нерешительный.

– Я н-не… ни разу. В-вот так вот.

– Научу.

Губы у Акеми обветренные, с жёсткими клочками подсохшей кожи. Эти клочки чувствуются, как маленькие колючки под языком; Жиль мимолётно думает, что у него самого губы такие же. Это похоже на прикосновение чего-то, бывшего ранее единым целым, разъединённого и теперь стремящегося слиться вновь. Как сходящиеся, срастающиеся края раны. Почти больно.

Она учит его до глубокой ночи, до тех пор, пока у обоих хватает сил. А после, мокрые, счастливые, опустошённые, они лежат, вжавшись друг в друга, среди разворошённых простыней. Акеми тихонечко жуёт лепёшку, Жиль умиротворённо сопит ей в шею, и его рука поглаживает бархатистое бедро девушки.

– Т-ты не пожалеешь? – спрашивает он вдруг.

Акеми издаёт негромкий смешок.

– Я жалею только о том, что не сделала этого раньше. Думала, что это не…

– Неп-правильно?

– Угу. Села не в свой гиробус.

– Далеко он т-тебя завёз, – зевает Жиль.

– Бака, – нежно говорит девушка.

Жиль счастливо вздыхает, закрывает глаза.

– Мне н-надо идти, а т-ты меня замучила. В-вот так вот…

– Вместе пойдём. Отдохнём совсем чуть-чуть, и…

– Люблю тебя, – бормочет Жиль и проваливается в глубокий сон.

Если закрыть глаза – бело. Светло так, что начинаешь верить, что свет и тьма – совсем не то, чем их представляют. Зажмурься – и темнота, яркая до одури, начинает пульсировать. Задержи дыхание, считай медленно до тридцати – и на счёт «двадцать семь» сияние тьмы хлынет в тебя леденящим потоком.

Пляшут по пальцам колкие искры, дразнят, играют. Ему не нужно смотреть, чтобы видеть. Огоньки вспыхивают всегда в одной и той же последовательности, за годы он выучил её наизусть. Это обращение к нему. Так лёд зовёт Рене по имени.

– Чего ты хочешь от меня? Покажи, – обращается он к горстке кристаллов на ладони.

С каждым днём льду всё беспокойнее. Всё проще позвать его: лишь вспомнил – и вот он, чешуйками покрывает кожу на запястье, тонкими стебельками вьётся по рукам вверх, ласково льнёт к лицу.

– Я твой, – улыбается Рене ледяной колкой звезде, расцветающей на ладони. – Даже не сомневайся. Говори со мной.