Азиль

Тибо молчит. Лишь плечи опускаются ниже и ручейки пота бегут по вискам. Акеми нехорошо от осознания того, как легко Рене отчитывает мужчину в два раза старше себя. Своего друга вроде как…

— Я виноват, Шаман. Я не прошу прощения, — отвечает Тибо твёрдо, но еле слышно.

— Подобные просчёты недопустимы.

— Я знаю.

— Знать и понимать — разные вещи. Свободен, два часа отдыха перед следующей операцией.

Клермон наконец-то отступает на шаг, прекращая нависать над Тибо, и последний спешит ретироваться. Рене оборачивается к Акеми, улыбается виновато и тепло, совсем по-мальчишески:

— Эй, ты-то чего забилась в угол? Расслабься, милая. Тибо напортачил, он и ответит по всей строгости. Тебе нечего бояться.

Акеми трясёт головой, хмурится.

— Ты такой… — умолкает, не в силах подобрать слова.

Рене прячет кристалл льда в браслет, тянет Акеми к себе за запястья.

— Какой? — вкрадчиво спрашивает он, заглядывая в глаза девушке.

— Страшный. Я уже говорила.

— Я тоже уже говорил. Что нельзя быть обходительным со всеми. Женщине нужна нежность, мужчине — сила. И с одними надо разговаривать на языке нежности, а с другими… Кстати, я тебе успел сказать, что ты восхитительна в этом платье?

Акеми понимает, что серьёзный разговор закончен, и продолжать его Рене не собирается. Он ей уже всё сказал в тот самый первый раз, когда они вернулись в Подмирье, все в чужой крови, и привели с собой Жиля. В тот день Акеми плакала и причитала, что так нельзя, что ей это не нужно, что Кей-тян и ото-сан не желали бы… Рене увёл её в сторону и быстренько разъяснил, что символу гнева народного не годится так себя вести, и что их цель — не месть за семью Акеми, а куда больше. «Мы идём к становлению нового режима, детка. Тут не место сантиментам. Знаешь, что это такое?» — спросил он. Конечно, Акеми не знала.

«Он хочет ск-казать, что у т-тебя не д-должно болеть, когда вокруг уби-ивают и к-калечат других», — мрачно пояснил Жиль, который был свидетелем их разговора.

Не должно болеть, когда убивают других — они предатели и доносчики на службе у богатеев Ядра. Не должно волновать, откуда платье — ведь оно действительно замечательно сидит даже на плоскогрудой Акеми. И не надо задавать вопросов там, где решает Рене. Только на душе от всего этого не легче.

— У тебя очень усталый вид, — говорит Рене, поглаживает девушку по щеке и поправляет проводок воздушного фильтра. — Пойди приляг. Нам убираться отсюда через полтора часа. Иди, я тебя разбужу.

Она выходит из комнаты с покрытыми плесенью стенами, проходит мимо дежурящих на лестничных клетках арбалетчиков и поднимается почти под крышу — туда, куда Рене отправляет своих людей на отдых. По пути слушает дом, пытаясь уловить привычные звуки и запахи жилого помещения. Тишина. Дом мёртв, заброшен уже много лет, и единственный звук здесь — тонкий заунывный вой ветра в закоулках помещений и шахт лифтов. Ветер выдул даже пыль, оставив чистый бетонный скелет, бряцающий хрупкими пластиковыми занавесками на окнах.

— И-ичи… — слышится тихо откуда-то снизу, где лестничные витки теряются в темноте.

Акеми шарахается, словно в неё плеснули кипятком, и несётся наверх, не глядя под ноги. Натыкается на одного из десяти бойцов Рене, останавливается отдышаться — и слышит нежное звяканье колокольчика. Она успевает только резко вздохнуть, и широкая ладонь зажимает ей рот.

— Ты что? — шипит на неё часовой. — Одурела?

Девушка молчит, стараясь унять дрожь, невольно вслушивается в тишину. Её отпускают и уточняют на всякий случай:

— Чего неслась-то?

— Колокольчик… — шепчет Акеми.

— Я стрелу уронил, — ворчит боец и шарит по полу. Поднимает арбалетный болт, демонстрирует девушке: — Нашёл.

На подкашивающихся ногах Акеми добирается до комнатушки под крышей, где запирается дверь и в окне чудом уцелело стекло. За порогом комнаты опускается на колени и прячет лицо в ладонях.

— Кей-тян… Ото-сан… — шёпотом зовёт она.

Шорох в углу заставляет вздрогнуть. Она оборачивается, одёргивает короткое платье, натягивая его на колени. Облегчённо выдыхает: закутанный в одеяло, у противоположной стены спит Жиль. Акеми бесшумно подходит, садится рядом, всматривается ему в лицо. От влажных волос Жиля пахнет гарью. За сомкнутыми веками беспокойно мечется взгляд, подрагивают сжимающие край одеяла пальцы с ободранными в кровь костяшками. Акеми склоняется и осторожно касается лба парнишки губами. Нет, не горячий. Просто видит что-то тревожное. Даже во сне бедолага не может расслабиться.

Со вчерашнего дня им так и не удалось поговорить. Рене отдал его в подчинение Тибо, Жиль разозлился и заявил, что никому здесь подчиняться не собирается. А когда Рене попытался дать ему затрещину, мальчишка легко отклонился в сторону и неуловимой подсечкой сбил Клермона на землю. Акеми хотелось наорать на обоих, но наорала она на Жиля.

— Ты, дурень, выбирай, — мрачно сказал ему Рене, когда Акеми утихла. — Или ты с нами, или ты лишний.

— Чего ж н-не прирезал сразу? — прошипел Жиль, сверля Клермона злым взглядом.

— Мамка твоя попросила! — взорвался Рене. — Тибо! Забери пацана к чёрту!