Азов. За други своя

— Казаки, клином! — И сам рванул, удерживая собою навершие угла и твёрдо зная, что за спиной товарищи спешно занимают места в боевом строю.

Сипахи и татары, растерянно озираясь, разворачивали лошадей. Пешие янычары, человек пятьдесят, справились быстрее, крайние торопливо присели на колено, ружья вскинулись к плечам. Недружный залп скрыл ряды врагов за дымной пеленой. Серафим не видел, падают ли казаки, понятно, что в кого-то попали — с пятидесяти саженей любой мало-мальски обученный стрелок не промажет по толпе, но сейчас это было не важно.

Холодная ярость делала лица и фигуры врагов чёткими, а их движения — замедленными. Казачий клин вонзился в турецкое войско, словно пика, брошенная сильной рукой, словно раскаленное шило в кожаную подошву. Только зашипело вокруг. Полетели вражьи головы и руки, полилась жарким ливнем кровушка. А казакам всё было мало. Казалось, сама земная сила высвободилась из-под спуда, и сабли ожили, замелькали в дикой смертной пляске, полнясь тяжестью, когда опускались, и превращаясь в пушинки на взлёте. И руки не знали устали. За все обиды, перенесённые в осаждённом городе, за полегших товарищей, за неродившихся детишек, павших вместе с матерями — казачьими жёнками. За боль и страдания, за горе и унижение били станичники врагов до полного изнеможения. И за тех казаков со стругов, что ныне совсем рядом гибли в неравной битве с турками, и ни один не просил пощады, зная, что даже смертью своей помогают друзьям отстоять крепость.

Нет, не одолеть вам, бусурмане, казачьей силушки, скреплённой донским братством!

Воспользовавшись суматохой, поднявшейся во вражеском войске, неповоротливостью тяжёлой конницы турок — сипахов, казаки ещё до первой звезды прорубили коридор к своим товарищам.

Рыскари Лукина, как только поняли, что творится за спинами турок, усилили натиск. Враги совсем смешались.

Вот упали последние янычары, разделявшие две отважные рати, и атаманы, залитые с ног до головы своей и чужой кровью, кинулись друг к другу.

— Серафимка!

— Валуй, Борзята. Живы, черти!

— Кажись, покуда живы. — Борзята придерживал ладонью рану в боку.

— А что нам будет? — Растолкав товарищей, Космята занёс саблю левой рукой (правая, порезанная, висела без движения), и рядом упала голова какого-то неосторожного мужика. — Ты как пробился-то?

— Апосля поведаю. — Он оглянулся тревожно. — Надоть торопиться, пока бусурмане не оклемались.

Лукин обернулся к своим:

— Пахом, гребцов с бочонками — в середину, раненых — под руки, один шажок до куреней остался. Неужто не пробьёмся?

— Пробьёмся, атаман, — отвечали ему казаки, роняя красные капли из ран на чёрную землю.

Нераненых в его ватаге оставалось десятка два. Бывшие гребцы тоже похватали сабли, выроненные упавшими врагами, все кто мог и силы были. Толку от них, обессиленных, не много, но хоть турок на себя отвлекали. Жестоко? Да, но по-другому не пройти. К тому времени, когда к донцам пробрался Серафим с запорожцами, из бывших рабов, вставших в один ряд с донцами, в живых не осталось никого. И самих казаков с каждой минутой всё меньше и меньше стояло на ногах, а ещё меньше тех, кто мог держать оружие.

Остальные гребцы, самые слабые, с поклажей сбились в кучу, окружённые казаками.

Серафим приподнялся на цыпочки, и пронзительный свист разрезал ночную темень, словно невидимая молния. Казаки, выстроившись обратным клином, начали пробиваться в крепость.

Турки так и не сумели выставить надёжный, непробиваемый заслон. Растерявшиеся в самом начале атаки, под непрерывными командами начальников, они растягивали ряды перед крепостью. Показалось, вот она, мышеловка, азовцам ни за что не выбраться. Но напуганные неустрашимостью и, казалось, бешенством казаков рядовые турки не очень-то стремились показывать чудеса героизма. Рыскари с первого же удара глубоко вонзились в многослойную стену из турецких воинов. Сипахи, скучившись в толчее, не могли разглядеть, где свои, а где чужие. Да что там, они и развернуть лошадь зачастую не могли — тесно. Потому встречали казаков иногда спинами, иногда грудью, теряя преимущество бокового правого удара. К тому же рыскари не жалели чужих лошадей, и ножики летали под брюхами скакунов, как злые оводы. Подрезанные животные бесились от боли, их хозяева вылетали из седел, словно из пращей, и копыта перемалывали рёбра и челюсти упавших, и ещё живые лошади в панике забивали рядом стоящих, не разбирая.

В какой-то момент слабые духом турки дрогнули. Нахлёстывая лошадей, они расталкивали ряды товарищей, до брызжущей слюны ругаясь с начальниками и соседями. В короткий срок строй врагов смялся и просел, открывая казакам дорогу к крепости. Пригибаясь и поддерживая раненых, казаки последние сажени уже бежали. Азовцы выскакочили им навстречу, заботливые руки подхватили, друзей, многие из которых не могли идти сами. Испуганные турки не преследовали.

Глава 29