Азов. За други своя

Сегодня там и сям начался бой. Однако он уже не вёлся со всем сердцем и желанием, от души, как это было раньше. Они не проявляли теперь прежнего рвения и усердия, а передышки от сражений не было ни днём ни ночью".

"Да уж, ни днём ни ночью. — Эвлия снова остановился. Подняв на свет, рассмотрел кончик пера. Так и есть, чуть разлохматился. Выбирая новое среди десятка запасных, он скривился. — Ага, заставишь наших бойцов сражаться ночью. Они и днём-то уже не хотят воевать. Но для красоты слова пойдёт. Итак:

"— Между тем, до дня Касыма[72] оставалось около сорока дней. За это время крепость нужно взять любой ценой".

Вздохнув, Челеби, отложил перо. "Кому брать-то? Гази не хотят воевать, и как заставить их, не знает никто, даже Гусейн-паша. Что ж. Моё дело — записать, а уже как оно будет на самом деле, ведает только Аллах. Что ж. Пожалуй, пора совершить молитву".

Челеби призвал слугу, и вскоре тот принёс чашу с водой. Умывшись, Челеби привычно повернулся в сторону священной Мекки, и мягкий холодный войлок подстилки продавился под коленями.

Глава 33

До зорьки Валуй успел даже немного поспать. После удачного боя всех казаков (кроме тех, кому пришла очередь строить укрепления, а в основном отрядили новеньких, добравшихся до крепости в последние дни), распустили отдыхать. Атаманы рассудили так: туркам понадобится время, чтобы оправиться после последних поражений и неудач, и сразу на стену они не полезут.

Лукина разбудил тихий разговор. Подняв голову, прислушался. Вокруг в темноте щели сновали люди. В стороне у выхода жёнки хлопотали у большого котла, повешенного над еле тлеющим костром. Здесь, в низком потолке проложили узкий дымоход, выходящий в развалинах стены. Топили в основном ночью или поутру, до яркого света, так турки дым не увидят. Красава, щедро черпая куски мяса с наваристым бульоном, раскладывала по мискам защитникам крепости, подбирающимся на карачках. Рядом что-то сосредоточенно шила Варя. Они с Борзятой, когда выдавалась свободная ночка, уже и спали вместе, так что она теперь почти жена братцу. Осталось только обряд у куста калинового провести, но это уже после победы.

Подальше Марфа и ещё несколько жёнок, рассевшись кружком, штопали. Наверняка — казацкую одежку. Если бы не они, многие казаки уже голыми бы ходили. Марфа, иной раз останавливаясь, выискивала глазами Валуя, как будто он может куда-то деться из щели. Вчера она шибко за милого перепугались, когда привели под руки. Досталось ему неслабо, турок какой-то приложил по темечку, еле очухался. К счастью, товарищи подхватили теряющего сознание атамана. А сейчас уже ничего, жить можно, только голова ещё побаливает, особенно, если резко повернёшь, и шишка на затылке набухла, что орех горацкий. В дальнем углу тихо пели, что-то тягучее, длинное. Наливалась блёклым занавеска квадратного входа. "Значит, утро". — Скинув зипун, Валуй потянулся. Голоса продолжали бубнить рядом.

— Прямым уложило, — сетовал знакомый голос неподалёку. — Думал уберечь, да где там!

— Люди гибнут каждый день, почитай. А тут конь! Знамо, жалко, но всё же конь, — поёрзал пожилой казак.

Валуй узнал говоривших: Космята Степанков и Никита Кайда. Отметил про себя — живы, уже хорошо. Приполз на коленях Стасик, что-то мыкнув, помог атаману присесть. Валуй не стал отгонять паренька, ему хочется быть полезным, нехай будет. Выпрямив спину, тут же почувствовал тёплый взгляд. Улыбнувшись разрумянившейся Марфе, повертел головой. В голове стрельнуло, и он затих, упершись руками за спиной.

Кто-то откинул занавеску, и в сумеречное помещение щели поплыли волны мягкого света. Пахло отсыревшими потниками, варёной кониной. Здесь, в щели Ташкалова городка, было ничем не хуже, чем в недавно оставленном Топракове. Станичники загодя подготовили места для схрона всем, тем более что народу стало заметно меньше. Правда, в последние дни к ним на подмогу пробрались около сотни казаков из верхних городков. Помощь, конечно, большая. Но не решающая. Пару тысяч бы да пороха с пулями побольше, вот тогда бы повоевали ишшо.

Больше всего казаки жалели разрушенный до основания храм Иоанна Предтечи, оставшийся в городке. Сам отец Черный уцелел и ныне исправно служил панихиды и отпевал погибших.

— Во, атаман проснулся. — Борзята шевельнулся поблизости. Сморщился, поправив повязку с красным пятном на боку — долго рана не заживает: сабля рубанула неглубоко, но болезненно.

Валуй вспомнил про тряпку на своей голове — не сползла ли? Не, на месте. Ощупывая макушку, обернулся. Туманные фигуры в глубине щели едва просвечивались через погребную темень, хоть и разбавленную утренней бледностью. Казаки расселись кружком, свернув по-татарски ноги, человек пять или шесть.

— Что тут у вас, всяко-разно, совещание?

Азовцы зашевелились, Борзята передал кувшин с отбитым у турок вином товарищу.

— Ага, совещание. У Космяты коня прибило. — Валуй узнал Серафима. — Поминаем.

— Серафимка, и ты здеся?

— Тута я. Проведать пришёл, все ли живы.